IX.
Прыгунскія жертвоприношенія.

 
I.

 

       Обстоятельства сложились такъ, что несколько месяцевъ спустя после водворенія моего въ центре сектантства, знакомство и доверіе ко мне со стороны вредныхъ и особенно вредныхъ были полныя. Не было не только отчужденности и свойственнаго сектанту качества сторониться отъ всякаго не своего, а напротивъ, несговорчивые и иногда нелюдимые сектанты нисколько при мне не стеснялись въ отправленіи своихъ обрядовъ, и наперерывъ зазывали меня къ себе «посмотреть» да «послухать».
       «Батька прислалъ! — докладывалъ мне парень летъ пятнадцати, переминаясь съ ноги на ногу и вертя въ рукахъ свою шапку, — батька сказывалъ: зови мирового къ Ефиму Рыбалкину... въ домъ, значитъ, зови... Тамъ сейчасъ хоронятъ... Такъ, батька сказывалъ, мировой побывать хотелъ... нашу церемонiю посмотреть... значитъ, наши порядки на счетъ погребеніевъ...»
       И я отправлялся смотреть похоронные порядки.
       Черезъ несколько времени являлся другой такой же парень.
       «Василій Лемешовъ прислалъ, — докладывалъ онъ, — Самъ хотелъ быть, да не случилось, такъ дослалъ меня... Добеги, говоритъ, до нашего судьи... вишь, Анохинская Фекла родила... такъ сегодня нарекать будутъ... Можетъ быть, захотятъ нашу крещенію посмотреть...»
       И я отправлялся смотреть «крещенію» и присутствовалъ, какъ нарекали, т. е. просто какъ давали имя Анохинскому ребенку.
       «Здравствуйте! — вваливалъ самолично въ своихъ овчинахъ самъ коноводъ местнаго прыгунства, молитвенникъ, сказатель, а подчасъ и пророкъ, Пименъ Шубинъ. — Что жъ! Пойдете къ намъ? — объявлялъ онъ мне. — Ввечеру сегодня собираемся...»
       «А прыгать будете?» — спрашиваю я.
       Пименъ сначала ухмыляется, а потомъ сразу делается серьезенъ.
       «Прыгать?! — спрашиваетъ онъ, — Никакихъ прыганьевъ у насъ нетъ, а если вы на счетъ духа... такъ это какъ прикажетъ Господь! Прикажетъ — и будетъ... не прикажетъ — и не будетъ... Ведь оно разъ на разъ не приходится. Не отъ насъ оно приходитъ-то! А вотъ Писанія — такъ это точно, почитаемъ... ну да еще попоемъ... Такъ пойдемте, ай нетъ?»
       И вместе съ Пименомъ мы отправлялись въ такъ называемое собраніе, где и просиживали до полночи за Писаніемъ, пеніемъ и въ ожиданіи сошествія духа.
       Однимъ словомъ, я безпрепятственно присутствовалъ и свободно наблюдалъ проявленія такъ называемыхъ здовредныхъ оказательствъ. Прежде всего мне пришлось побывать на прыгунской свадьбе.
       Прыгуны, вопреки предположеніямъ и завереніямъ некоторыхъ местныхъ изследователей, придерживаются положительно единоженства и всякія нареканія и упреки на этотъ счетъ совершенно неправильны. Порядокъ ихъ развода, брачные обычаи, свадебныя церемоніи — несколько похожи на древне-еврейскія. Нарушеніе целомудрія однако не карается, — по примеру временъ феократическихъ, — побиваніемъ каменьями, но зато нарушившихъ святость брака дуютъ палками, возжами, кнутами и другими орудіями изъ крестьянскаго быта. Прочность такихъ браковъ поддерживается обычаями, которые иной разъ сильнее законовъ, а потому утверждать, что прыгуны и другіе сектанты совершенно не признаютъ браковъ, кажется неправильно.
       «Свадьба у насъ идетъ! — объявилъ мне какъ-то разъ въ субботу вечеромъ Мишка Любинъ, шустрый мальчуганъ летъ двенадцати. — Федоръ Рыбкинъ беретъ Катьку... небось видали — здоровая такая... такъ батька послалъ къ вамъ, сказывалъ — можетъ мировой придетъ, спроси, молъ, его!»
       «Скажи, что приду».
       «Ну такъ къ Рыбкину-то въ хату приходите... тамъ ужъ началось... на самомъ краю селенія, направо последній дворъ… После-то, значитъ, свадьбы будетъ жертва», — добавилъ Мишка и стремглавъ помчался на свадьбу.
        Въ чемъ заключаются прыгунскія жертвы я еще не зналъ, и потому поспешилъ отправиться по указанію.
       Въ хате Рыбкина была невообразимая теснота. Двери были отворены настежь, но это не уменьшало ни смраду, ни духоты, наполнявшей не очень просторную комнату. Вплотную сидели и стояли на лавкахъ и около лавокъ мужчины, женщины, парни, девки и ребята всехъ возрастовъ. Задніе ряды наваливались на передніе. Сенцы и крыльцо были полны народомъ.
       Посреди хаты стоялъ «сказатель» Пименъ, совершавший обрядъ. Около сказателя оставалось пол-аршина свободнаго места. Сказатель, мужичекъ среднихъ летъ, такой же какъ и все, серый и взъерошенный, былъ одетъ въ такую же какъ и другіе свиту изъ верблюжьяго желтаго сукна. Только замасленная книга, которую онъ держалъ въ рукахъ, отличала его отъ всехъ присутствующихъ.
       Женихъ въ новомъ кафтане, съ яркимъ кушакомъ вместо пояса, стоялъ рядомъ съ невестой, наглухо закрытой какимъ-то темнымъ шелковымъ покрываломъ. Брачная пара стояла за спиною сказателя. По сторонамъ жениха и невесты стояли какіе-то парни, нечто въ роде дружекъ съ расшитыми полотенцами, за концы которыхъ держались новобрачные.
       Обрядъ только что начался. Женихъ и невеста, ведомые дружками, вместе вышли изъ-за перегородки въ той же комнате. Толпа заколыхалась и немного пораздвинулась. Въ заднихъ рядахъ кто-то пискнулъ, часть публики была вытеснена за двери и на короткое время предъ сказателемъ образовалась свободная площадка, на которой появились отецъ и мать жениха. Женихъ каждому изъ нихъ отвесилъ по три земныхъ поклона, встряхивая каждый разъ падавшими на лобъ кудрями, и, отвесивъ поклоны, такъ и остался на коленяхъ... Отецъ и мать одновременно возложили ему руки на голову, а отецъ громогласно произнесъ:
       «Буди чадо наше... благословенъ Богомъ вышнимъ! Да благословитъ тебя Господь отъ Сіона и узришь благая Іерусалима во все дни живота твоего... И да почіетъ миръ на главе твоей во веки вековъ. Аминь!..»
       Отецъ и мать отошли. Женихъ поднялся съ земли. Къ нему подвели невесту и поставили ихъ рядомъ.
       Сказатель между темъ перелистывалъ какую-то книжку и, разыскавъ нужную страницу, громко крикнулъ жениху и невесте:
       «Говорите за мной! Мы, нижепоименованные рабы Бога живаго, обещаемся предъ Всемогущимъ Богомъ, предъ св. Его евангеліемъ и предъ св. Его церковью, что по повеленію закона Божія желаемъ совокупиться законнымъ бракомъ, по благословенію и согласно нашихъ родителевъ и по собственному нашему желанію, съ темъ, чтобы безъ нарушенія заповедей Божьихъ между нами наблюдено было ложе нескверно и верность, и да удалимся отъ блуда и прелюбодейства до скончанія нашей жизни».
       «Помните-же, — добавилъ отъ себя Пименъ, — теперича, вишь, какъ сказано, — и онъ ткнулъ пальцемъ въ книжку, — въ законный, значитъ, бракъ вступаете! Это не то, чтобы смешки какіе... али тамъ пришелъ на посиделки да поговорилъ... да потомъ ушелъ... Тутъ теперь шабашъ... На всю жизнь не разлучаться, не расходиться... Вонъ и по свидетельству Павла апостола выходитъ, что привязался еси къ жене, не ищи разрешенія... Также точно и жена отъ мужа», — обратился Пименъ къ новобрачной.
       «Теперь, женихъ, — обратился Пименъ къ Рыбкину, — говори ты: «Не пойму жену иныя кроме сія, еже ю поемлю».
       «А ты невеста, — продолжалъ Пименъ, обращаясь къ ней, — говори: «Не буду иметь другого мужа кроме сего, за него же посягаю».
       Невеста и женихъ повторили эти слова за Пименомъ. Пименъ после того повернулся къ обществу и трижды громко вопросилъ:
       «Слышите, мужіе? Федоръ Федосеевъ Рыбкинъ и Катерина Архиповна Бочкина передъ церковью, передъ всею церковью засвидетельствовали, что въ законный бракъ вступаютъ по согласію своему и родителевъ своихъ. Слышите?»
       И толпа трижды гаркнула:
       «Слышали! Все слышали!»
       На этомъ, однако, не кончилось. Изъ толпы съ трудомъ протискался отецъ невесты; онъ взялъ за руку свою дочь, отвелъ отъ жениха въ сторону, насколько позволяло место, потомъ опять подвелъ къ нему и, проделавъ эту церемонію, торжественно проговорилъ:
       «Се выдаю дщерь мою тебе въ жены. По повеленію закона Божія пойми ю и отведи къ отцу твоему».
       Онъ вручилъ жениху руку невесты. Она, и такъ уже низко склонившая голову, можетъ быть отъ стыдливости, а можетъ быть отъ духоты и тяжести головныхъ покрововъ, после словъ отца зарделась еще больше и наклонила голову еще ниже.
       После этого Пименъ прочелъ изъ своей книжки многое множество молитвъ и самыхъ разнообразныхъ для семейной жизни наставленій. Отрываясь иногда отъ чтенія, Пименъ начиналъ импровизировать по поводу прочитаннаго, потомъ опять заглядывалъ въ книжку и, разыскавъ при помощи указательнаго перста место, где остановился, продолжалъ читать. Наконецъ онъ закрылъ книгу окончательно, спряталъ ее за пазуху и громко произнесъ:
       «Повяжите ее женою!» — и онъ указалъ кивкомъ головы на новобрачную.
       Тотчасъ подошла подруга новобрачной. Темное покрывало сняли съ головы невесты, изъ-подъ него вытащили новый светлый шелковый платокъ, сложили косынкой и обмотали голову раскрасневшейся невесты. Не поднимая глазъ, она тотчасъ стала рядомъ съ своимъ молодымъ мужемъ, также упорно смотревшимъ въ полъ.
       Обрядъ былъ конченъ и законный бракъ совершенъ. Толпа хлынула на дворъ. Тамъ на минуту все пріостановились, выстроились въ ряды, окружили новобрачныхъ и, двинувшись за ворота, стройно запели:

Сей день вамъ праздникъ данъ,
То бо есть знакъ светлый!
То бо есть знакъ милый!
Избытки, великіе прибытки...
Нетленный венчается,
Богомъ величается!
Мало горевати!
Пойте, воспойте!
Хвалите превозносите!
Богу Богомъ,
Царю царемъ,
Господеви Господомъ,
Единому премудрому,
Нетленному превечному,
Невидиму Богу нашему,
Спасителю Вседержителю,
Нашему главному Управителю,
Паствы нашей Предводителю
Честь и слава во веки вековъ. Аминь...

       Подъ звуки этого самодельнаго гимна толпа медленно шествовала по улицамъ селенія въ домъ новобрачнаго, где уже былъ накрытъ столъ и все приготовлено для такъ называемой жертвы.
       Новобрачные принадлежали къ секте прыгуновъ, а по прыгунскому катехизису жертва понимается весьма широко. Относительно того, что именно следуетъ называть жертвой, можно найти разсужденія въ такъ называемомъ «Обряде» — особой книжице, местами очень темной, а местами и очень странной. Объ этой жертве также говорятъ и заповеди, разумеется, въ прыгунскомъ ихъ изложеніи, и вопросъ о жертве часто служитъ темой для беседъ, какъ во время самыхъ жертвъ, такъ и после нихъ, т. е., проще говоря, и до и после сытнаго, длиннаго, жирнаго и изобильнаго обеда или ужина. Ухитрившись простой еде придать названіе жертвы Богу, прыгуны, уже последовательно, не считаютъ никакого общаго обеда простымъ обедомъ, а ужина — простымъ ужиномъ, а все величаютъ жертвами и жертвоприношеніями.
       Въ ходячемъ по рукамъ прыгуновъ сочиненіи «Душевное зеркало» сделано даже довольно точное росписаніе всехъ техъ случаевъ, когда требуется приносить жертвы. «Жертвы, или обеды, — сказано въ этомъ «Зеркале», — бываютъ отъ радости, о благополучіи, о здравіи, о избавленіи отъ какихъ-либо бедъ, объ умершемъ, о согрешившемъ» и т. п. По наставленію «Зеркала», жертве всегда долженъ предшествовать постъ для очищенiя, самая же жертва непременно должна начинаться напоминаніемъ всемъ присутствующимъ о томъ событіи, которое послужило поводомъ для жертвы, и затемъ, если жертва приносится о согрешившемъ, то самъ грешникъ, или лица, заинтересованныя въ прощеніи его греховъ, просятъ всехъ собравшихся братьевъ и сестрицъ молиться о согрешившемъ, после чего уже приступаютъ къ еде. Если обедъ «отъ радости», то испытавшіе эту радость торжественно благодарятъ Бога за радость и опять обращаются къ братцамъ и сестрицамъ съ просьбою присоединиться и къ радости, и къ благодарности за эту радость, а затемъ уже начинается, въ установленномъ порядке, съ промежуточными песнями и беседами, обедъ, который длится 2, 3, 4 и более часовъ.
       Въ толкованіяхъ, приложенныхъ къ десяти заповедямъ въ особой прыгунской ихъ редакціи, приводится также взглядъ о важности и серьезности этихъ жертвоприношеній. При разъясненіи, напр., четвертой заповеди говорится, что очистительная жертва должна быть принесена: «Если ты только темъ отличалъ седьмой день, что старался поскорее напечь да наварить сладкаго, да нарядиться какъ можно лучше, да наесться хорошей пищи, да походить по улицамъ, да повидаться съ милыми». А въ другомъ месте требуется также очистительная жертва: «Если кто ходилъ на обеды есть жертву Господню только для насыщенія чрева, а не со страхомъ умеренности, ради Бога, для очищенія греховъ и своихъ, и собирающаго обеды».
       Такъ понимаютъ прыгуны жертву въ действительности; въ «Обряде» же и другихъ книжкахъ, кроме того, разъяснено: «Жертву разумеемъ, по свидетельству Давида, — Богу духъ сокрушенный, сердце сокрушенно и смиренно». Въ другомъ же месте говорится, что жертва уже не есть Богу духъ сокрушенный, а есть только милостыня. «И грехи твои милостынями искупи, и неправды твоя щедротами о убогихъ, — посему разумеемъ вместо приношенія жертвы — милостыню».

 
II.

 

Такимъ образомъ, если верно, что прыгунская жертва всегда сопровождается едой, и притомъ едой обильной, то изъ всехъ прыгунскихъ разсужденій на счетъ значенія этой еды все-таки никакъ нельзя вывести ничего более или менее яснаго о томъ, что такое по ихъ понятіямъ жертва. Въ своихъ раденіяхъ они представляются не иначе, какъ съ сокрушеннымъ духомъ и смиреннымъ сердцемъ; но что касается до подачи милостыни, ни молокане, ни прыгуны, ни другіе сектанты щедростью не отличаются. Свойственная вообще русскому человеку готовность творить милостыню нисколько не привилась къ закавказскому сектанту и забредшему въ сектантское селеніе нищему-армянину или татарину (русскихъ почти не встречается) отъ всехъ щедротъ отпускается въ котомку, самое большое, что кусокъ черстваго хлеба или далеко неполная пригоршня пшеницы.
       Въ доме новобрачныхъ жертвенный столъ былъ уже вполне снаряженъ, когда свадебная процессія вступила съ пеніемъ во дворъ, съ пеніемъ вошла въ хату и, все продолжая пеніе, разместилась за несколькими накрытыми столами. Сказатель и старики уселись за дальній столъ отъ входа. Молодые сели рядомъ, противъ нихъ; остальные разместились какъ попало. Комната оказалась набитою биткомъ; сидели вплотную, плечомъ къ плечу, и многіе сейчасъ же освободились отъ полушубковъ и кушаковъ, не говоря уже про шапки, которыя были въ кучу свалены въ сенцахъ. Полушубки и кушаки тотчасъ же свалили на печь, откуда торчало съ полдюжины детскихъ головъ и светились любопытствующіе глаза ребятишекъ.
       Длинный жертвенный столъ былъ покрыть довольно чистыми столешниками (скатертями). Кое-где лежали рушники (полотенца) для вытиранія рукъ. По столу были разставлены деревянныя и металлическія тарелки и большія расписанныя чашки. Деревянныя ложки самой разнообразной конструкціи были свалены кучей. Въ одномъ месте на столе лежало несколько изувеченныхъ ножей и вилокъ. Глиняныя кружки съ квасомъ были разставлены по всему столу.
       Усевшись за столъ и пропевъ, уже сидя, еще два-три стиха, вдругъ все разомъ смолкли и тогда настала полная тишина. Тутъ же сейчасъ появились бабы и девки съ чашками горячей похлебки. Они молча разставили ихъ по столамъ; все молча принялись хлебать, черпая по два и по три изъ одной чашки. После похлебки, тотчасъ же внесли на деревянныхъ плоскихъ блюдахъ жирную говядину. Говядина была разрезана на большіе куски и отъ большихъ кусковъ малые уже отделялись собственными перстами трапезующихъ.
       Пока царило полное безмолвіе. Старики хлебали и жевали особенно сосредоточенно. Только въ томъ углу, где разместилась молодежь, слышны были сдержанные разговоры, да на печке, время отъ времени, ребята поднимали возню и вызывали сердитые родительскіе взгляды.
       За говядиной, на техъ же деревянныхъ лоткахъ, былъ поданъ картофель «безъ мундира». За картофелемъ следовало жарковъе — баранина — и къ нему огурцы. За жарковьемъ шли пироги, за пирогами появился кисель.
       Только самые короткіе разговоры слышались между прислуживавшими бабами и девками, все прочіе ели молча. Казалось уже, что, молча наевшись, все молча разойдутся. Разойдутся, какъ и сошлись, безъ разговоровъ и не для разговоровъ. Но после жарковья самъ домохозяинъ Рыбкинъ снялъ съ полки почерневшую библію въ деревянномъ обтертомъ переплете съ железными крючками и вручилъ ее сидевшему около сказателя старичку, котораго все знали, какъ «Семеновскаго гостя».
       Этотъ старичекъ, пріехавшій на свадьбу изъ деревни Семеновки, почти за 60 верстъ, былъ необыкновенно суровъ и все время смотрелъ или въ блюдо, или въ чашку, или себе на ноги, ни разу даже не удостоивъ взглянуть по сторонамъ. Онъ уже былъ далеко не молодъ, очень худъ и бледенъ, съ совершенно провалившимися большими черными глазами.
       Принявъ изъ рукъ хозяина библію, Семеновскій гость разложилъ ее предъ собою, какъ бы нехотя перевернулъ несколько совсемъ серыхъ листовъ, остановился, пробежалъ глазами, опять перевернулъ несколько страницъ, опять пробежалъ глазами несколько строкъ... молча закрылъ библію и, отодвинувъ ее въ сторону, сталъ снова смотреть себе на ноги.
       Все ожидали чтенія и полагали, что именно Семеновскій гость положитъ начало жертвенной беседе, но когда онъ захлопнулъ библію и заложилъ две огромныхъ крючкообразныхъ застежки, то обманутыя ожиданія возобновились вновь при ненарушимомъ однако всехъ гостей молчаніи.
       Однако Семеновскій гость, выждавъ несколько секундъ, вытащилъ изъ собственной пазухи маленькую книжку, также съ крючьями вместо застежекъ, солидно разложилъ ее предъ собою, разгладилъ, бросилъ взглядъ на сидевшихъ поодаль отъ него молодыхъ и вдругъ брякнулъ:
       «Не прелюбо сотвори! — произнесъ онъ отчетливо и звонко. — Такъ говоритъ седьмая заповедь сіонскихъ скрижалей, такъ повелелъ Богъ чрезъ пророка Моисея, такъ заповедалъ Онъ и намъ, духовнымъ христіанамъ! А что такое значитъ это самое слово «не прелюбо сотвори?!»
       Семеновскій гость сначала какъ будто бы ни къ кому даже не обращался, а разсуждалъ самъ съ собой, но вдругъ онъ вопросительно вскинулъ глаза на недалеко отъ него сидевшаго «читальника» Новикова и, по-видимому, ждалъ отъ него ответа.
       Новиковъ слылъ за добродетельнейшаго мужа во всемъ прыгунскомъ міре. Онъ пропитывался кузнечествомъ и потому съ его добраго, красиваго лица почти никогда не сходила свойственная этому ремеслу сажа и копоть. Новиковъ только и зналъ два дела: онъ то ворочалъ въ своей кузне молотомъ, то зачитывался до галлюцинацій «священнымъ». Покончивъ съ кузней, онъ тотчасъ переходилъ къ библіи; отъ библіи онъ возвращался къ своимъ подковамъ, шинамъ и ободьямъ. Сохраняя всегда одинъ и тотъ же чрезвычайно благочестивый и смиренный видъ, онъ въ кузнице орудовалъ своими мускулистыми руками, а являясь въ собранія — изумлялъ всехъ своею начитанностью.
         Новиковъ такъ и понялъ, что вопросъ Семеновскаго гостя относится къ нему, а потому, подумавъ, заговорилъ.
       «Это сказывается... на счетъ, значитъ... законной жены, чтобы ежели кто... законну жену броситъ, а другую возьметъ... или съ идолопоклонницей свяжется... или... значитъ, во сне отъ воображенія аггела сатаны разжигаться будетъ... или въ неповеленное естество... строго Богъ воспрещаетъ, и никто не долженъ... Вотъ это самое... сказано...».
       Новиковъ видимо затруднялся, какое дать еще объясненіе словамъ «не прелюбо сотвори» — и, не находя въ ту минуту более подходящихъ комментарій, замолчалъ.
       Семеновскій гость обвелъ глазами всехъ сидящихъ и, остановивъ взглядъ на томъ конце стола, где сидела молодежь, онъ усилилъ голосъ и въ тоне угрозы продолжалъ:
       «Или пьянствовали... или пили водку али вино... али что пьяное... или свинью ели, или зайцевъ, или другихъ скотовъ нечистыхъ... или севрюгу, или сомину, или дудаковъ, лебедей и прочихъ нечистыхъ ели и темъ оскверняли свою душу».
       Семеновскій гость вдохновился еще более и продолжалъ:
       «Или жрали чеснокъ или лукъ, или табакъ нюхали, или трубку курили, или... или где идоламъ жертвы приносятъ, а вы тамъ ели... или ели что такое, что съ кровью делается, — вотъ хошь сахаръ, — пояснилъ гость, — или жертвенную кровь не зарывали въ землю, а псамъ отдавали.  Все это грехъ противъ седьмой заповеди и безъ наказанія не останется», — докончилъ онъ.
       Семеновскій гость почувствовалъ себя исчерпаннымъ въ перечисленіи греховъ, караемыхъ седьмою заповедью, и смолкъ. Несколько минутъ все молчали, какъ бы раздумывая надъ темъ, какъ легко нарушать седьмую заповедь. Но въ это время бабы внесли кисель и нить мыслей о томъ, что обнимаетъ собою столь краткое изреченіе какъ «не прелюбо сотвори», сама собой порвалась.
       Обедъ однако продолжался более часа. Прошло уже пять переменъ. Три раза пропели псалмы. Были уже съедены жарковье и после него блины. Несколько разъ уже наполнялись и опорожнялись кружки съ квасомъ, а жертвоприношеніе все еще продолжалось. Многихъ уже клонилъ сонъ; но пока жертва не была окончена — не позволялось и намекать на какія-либо житейскія темы и вопросы, а потому оставшееся до конца жертвы время посвятили разсужденіямъ «о седьмомъ дне».
       Съ некотораго времени въ тесномъ прыгунскомъ мирке вопросъ о седьмомъ дне решительно вытеснилъ все прочіе спорные вопросы, волновавшіе местныхъ пророковъ, и не проходило ни собранія, ни жертвы, чтобы не возобновлялись разговоры «о седьмомъ дне».
       Значительному усугубленію всеобщаго интереса относительно седьмого дня немало способствовало и то, что въ последніе дни случилось событіе, которое поставило, такъ сказать, ребромъ вопросъ о томъ, какой день следуетъ праздновать, и требовало немедленнаго и категорическаго разъясненія всехъ, связанныхъ съ этимъ вопросомъ, сомненій и колебаній. Дело было въ томъ, что соседи, Еленовскіе іудействующее, успели переманить на свою сторону несколькихъ прыгуновъ, которые хотя и не оставили свой «сехтъ» и продолжали чтить Христа, Богородицу, евангеліе, а въ особенности св. Духа, однако перестали праздновать воскресенье и «перешли на субботу», чемъ ужасно смутили своихъ единоверцевъ.
       Что правильней праздновать — субботу или воскресенье, какой изъ этихъ двухъ дней угоднее Богу, что верно и что неверно, — томительно вопрошали другъ друга прыгуны и, нигде не находя ответа на этотъ вопросъ, все ожидали, что и на этотъ разъ, какъ нередко въ подобныхъ же случаяхъ бывало прежде, разрешить вопросъ поможетъ св. Духъ. Съ надеждой и уверенностью все посматривали по этому случаю на местныхъ пророковъ: не выскажется ли кто-нибудь изъ нихъ по духу на счетъ седьмого дня, не объявится ли на этотъ предметъ Божья воля чрезъ пророческія уста какого-нибудь духодея. Даже на удачу написали письмо бывшему коноводу прыгунства, а ныне Соловецкому мученику, Максиму Рудометкину въ надежде, не придетъ ли выручка изъ Соловецкой тюрьмы. Но на пророковъ не сходило никакого вдохновенія. Въ Писаніи не оказывалось такихъ «хвактовъ», которые бы разрешали сомненія въ самомъ, такъ сказать, корне. Соловецкій мученикъ не отзывался, и неразрешенный вопросъ о седьмомъ дне продолжалъ всехъ томить и волновать.

 
III.

 

       На этотъ разъ больное это место затронулъ кузнецъ Петръ Новиковъ, по благочестію своему особенно терзавшійся сомненіями на счетъ седьмого дня.
       «Вотъ, Дорофей Пахомычъ только что говорилъ о грехахъ, — началъ Новиковъ своимъ мягкимъ голосомъ, обратясь къ Семеновскому гостю. — А можетъ быть, мы-то все, значитъ, духовные, делаемъ страшный грехъ каждую неделю, что не въ тотъ день празднуемъ! Ведь кажется ужъ и въ Писаніи искали, и людей спрашивали, и Богу молились, и седьмицы выдерживали, и къ нашему батюшке въ заточеніи его писали, а все оно сумнительно. Ну, какъ оно не такъ у насъ, какъ бы следываетъ?!»
       Новиковъ какъ бы вопросительно и вместе съ темъ безнадежно взглянулъ на всехъ и, не получая ни отъ кого ответа, добавилъ: «Что станешь делать?!» и развелъ руками.
       «Чего сумненіе?! Мало, что сумненіе! Изноешь, совсемъ изведешься, какъ на дню-то разъ можетъ быть сотню спросишь себя: такъ ли? верно ли? Не творимъ ли греха-то? — прибавилъ отъ себя Дорофей. — А впрочемъ, — успокоительно заключилъ онъ, — на все Богъ и Его святая воля!»
       «Теперь оно, въ Обряде-то сказано, — вступилъ въ речь самъ Федоръ Рыбкинъ, — седьмой день разумеемъ по свидетельству Моисея, такъ, вишь ты, въ двадцатой-то главе у Моисея и сказано: «Помни, вишь, день седьмой, субботній, и еже святите его, то есть покой». А у Исая пророка опять же писано: «Не воздвигнете ноги своя на дело, ниже возглаголаше словесе изъ устъ твоихъ». Такъ вотъ оно и выходитъ, что въ субботу следовало бы, а мы, вонъ, шабашимъ по воскресеньямъ».
       Все давно знали те места св. Писанія, на которыя указывалъ Рыбкинъ, давно уже и не разъ обсудили эти места и, не взирая на то, все-таки продолжали праздновать воскресенье, но при воспоминаніяхъ объ этихъ местахъ Писанія сомненія каждый разъ усугублялись и каждый разъ являлась попытка какъ-нибудь примирить и согласовать встречаемыя противоречія.
       «Такъ-то оно такъ! — заговорилъ Новиковъ, — все такъ и сказано, да ведь вонъ же въ пятой-то главе у Луки-евангелиста опять же сказано, что воскресъ Господь нашъ Іисусъ Христосъ въ седьмой день, онъ же именуется вторая суббота, — такъ вотъ оно и выходитъ, что эта вторая суббота и есть самое воскресенье, кой день мы и почитаемъ. Значитъ, оно, тово, по Евангелію выходитъ правильно, а съ Моисеемъ какъ-будто не сходится».
       Поговорили еще несколько времени на эту тему, но вопросъ о седьмомъ дне и на этотъ разъ остался неразрешеннымъ, и вновь, конечно, послужитъ на будущее время источникомъ все техъ же неразрешимыхъ сомненій. Желая примирить ветхозаветную субботу съ воскресеньемъ по Евангелію, пытаясь остаться верными субботе и въ то же время держаться воскресенья, прыгуны успокоиваются пока на томъ, что величаютъ воскресенье второй субботой и темъ примиряютъ Библію съ Евангеліемъ, разумеется, сами хорошо понимая, что примиреніемъ этимъ нисколько не разрешается томящій ихъ вопросъ.
       Беседа о субботе и седьмомъ дне сама собою скоро прервалась. На столахъ въ то время уже ничего не оставалось ни отъ пироговъ, ни отъ блиновъ, ни отъ поданнаго въ большихъ деревянныхъ чашкахъ после блиновъ киселя, но жертвенная трапеза еще не была окончена, хотя видимо все не только насытились, но уже и пресытились и замолчали, пыхтя, отдуваясь и безцеремонно предоставляя душе беседовать съ Богомъ. Оставалось еще доесть арбузы, печеные яблоки и орехи и этимъ завершить это жертвоприношеніе «отъ радости» по случаю вступленія въ законный бракъ Федора Рыбкина и Катерины Бочкиной. Въ ожиданіи десерта наевшіеся досыта жертвователи стали припоминать все более или менее заметныя жертвы, принесенныя въ последнее время.
       Оказалось, что за последнее время было много жертвъ, выдающихся и въ количественномъ, и въ качественномъ отношеніи. По воспоминаніямъ выяснилось, что редкое жертвоприношеніе ограничивалось истребленіемъ одной скотины, а все съедали по два и по три быка, кроме разумеется всего прочаго, безъ чего жертвы не обходятся. Выпитыя ведра квасу исчислялись целыми десятками, пшеница, употребленная на жертвенные блины и хлебы, считалась въ двухъ случаяхъ халварами (мера въ 30 пудовъ), а въ остальныхъ — доходила до халвара. Яйца истреблялись сотнями.
       Какъ однако ни былъ внушителенъ перечень крупныхъ жертвъ за последнее время, нашлись между трапезующими и такіе, которые не только не находили ничего достойнаго похвалы въ последнихъ жертвахъ, но, припоминая первые дни прыгунства, полагали, что и рвеніе къ жертвамъ, и размеры ихъ за последнее время значительно умалились.
       «Прежде-то, — раздумывалъ какой-то довольно моложавый старецъ, — это ужъ бедно-бедно, коли ежели съедятъ одну скотину, а то все больше по две, по три, а то и по пяти случалось. У Еленовскаго Панфила такъ и по шести, случалось, за разъ резали. Почитай что по трое сутокъ просиживали за жертвой-то. Съ утра, бывало, соберемся, перепоемъ бывало съ десятокъ аль более разовъ, да раза три, какъ следываетъ, помолимся, съ коленопреклоненіемъ да со слезами, да такъ къ другому утру и встанемъ со стола. Вонъ оно прежде-то какъ было».
       «Бога больше прежде любили... покаяніе было... греха опасались, — добавилъ другой старецъ. — Теперь, вонъ чтой-то и не слыхать, а въ те поры общія жертвы у насъ приносились. Целой обществой, аль целой селеніей, а то и по несколько селеніевъ складывались, для жертвы, значитъ... Вы, чай, помните, Дорофей Пахомычъ?» — обратился онъ къ Семеновскому гостю.
       «Какъ не помнить! — отозвался Семеновскій гость. — На нашей памяти было, какъ тогда, какъ Ермилова сына въ крепость сажали... или какъ наши мученики изъ заточенія ворочались, большія жертвы были сделаны въ те поры. А ужъ какъ ежели сказать на счетъ великой жертвы... такъ это ужъ не къ примеру. Такой не было, да должно и не будетъ. Съ десяти селеніевъ тогда народъ пособрался. Пятнадцать скотинъ за однимъ разомъ зарезали, да потомъ еще три. Три халвара одной крупы съели. Двадцать пудовъ кишмишу пошло, да триста ведеръ квасу выпили. Ну, да такая жертва и тогда была въ редкость. Ведь чуть не тысяча человекъ собралось. По рублю съ каждаго собрали».
       Семеновскій гость не вралъ, а сообщалъ исторически верный фактъ. Это было еще въ те времена, когда въ прыгунскомъ міре безраздельно царилъ и властвовалъ тогда еще простой Никитинскій мужикъ, а ныне батюшка, Соловецкій мученикъ Максимъ Рудометкинъ. Зачинщикъ всякихъ сборищъ, где ему представлялся удобный случай попервенствовать, попророчествовать и посидеть на первомъ месте, Рудометкинъ затеялъ тогда что-то небывалое и возвестилъ о полученномъ имъ отъ духа приказаніи принести великую жертву. Местомъ жертвоприношенія было избрано сел. Семеновка, какъ наиболее центральное, и вотъ туда-то стеклось, какъ говорятъ не только прыгунскія преданія, но и полицейскія сведенія, почти тысяча человекъ.
       Днемъ великой жертвы Рудометкинъ назначилъ Духовъ день, а поводомъ къ жертве послужило, какъ объявилъ Рудометкинъ, признаніе местными властями и даже самимъ правительствомъ прыгунскаго ученія, что будто бы выказалось въ томъ, что власти возвратили прыгунамъ некоторыя отобранныя у нихъ книги. И действительно, власти какъ разъ около того времени возвратили кое-какія прыгунскія сочиненія, найдя ихъ не только безвредными, но даже и безсмысленными, а Рудометкинъ этимъ воспользовался.
       По подписке, обошедшей тогда три соседнія губерніи, собрали на эту великую жертву тысячу рублей. Заготовленные въ огромномъ количестве всякіе припасы поедали въ теченіи трехъ дней подрядъ, но не въ самомъ селеніи, а на одной изъ прилегающихъ къ Семеновке вершинъ; поедали, однако, не просто, а распевая духовные псалмы и Рудометкинскія песни и, какъ водится, сопровождая эту колоссальную трапезу самыми туманными разсужденіями о вере, царстве небесномъ и въ особенности о грядущемъ «царстве духовныхъ христіанъ», т. е. прыгуновъ. О томъ, что жертва есть также и милостыня, на этотъ разъ совершенно забыли.
       Предаваясь такому обжорству подъ предлогомъ жертвоприношеній, прыгуны только иногда, но однако весьма редко, вспоминаютъ, что по ихъ же собственному ученію жертва есть милостыня. Поднимая въ такихъ случаяхъ вопросъ даже о разделе всего своего имущества съ нищей братіей, и чувствительно разсуждая на эту тему, они на деле для осуществленія этого раздела ничего не предпринимаютъ и все кончается беседой, вздохами и соболезнованіями.
      Въ одномъ изъ прыгунскихъ собраній мне довелось услышать такую беседу о милостыне. Только что было прочтено, что съ бедными следуетъ-де делиться своимъ достояніемъ и откладывать въ ихъ пользу некую десятину.
       Все призадумались. На лицахъ некоторыхъ изъ собеседниковъ блуждала какая-то неопределенная улыбка. Указаніе св. Писанія было на этотъ разъ совершенно ясно, сомненія возбудить было очень трудно, но все молчали, какъ-бы раздумывая — какъ это выйти изъ такого положенія. Наконецъ, молчание было прервано.
       «Вотъ оно какъ написано-то! — заметилъ некто Павелъ Меньшовъ, одинъ изъ самыхъ ревностныхъ прыгуновъ, давно уже находящiйся во власти «духа», мужикъ большой, плечистый, но съ кроткимъ видомъ и флегматическою речью. — Вонъ какъ сказано-то! — продолжалъ онъ, какъ бы самому себе въ назиданіе, и при этомъ мотнулъ головою въ сторону чтеца. — А что, небось, делаетъ изъ насъ кто такъ-то, какъ тамъ указано?! Куда-те?! Какъ хлебъ-то, значитъ, еще не уродился... такъ и Бога просимъ и обещиваемся... а готовъ... такъ соберемъ хлебецъ-то, значитъ, въ анбары... да и помалкиваемъ себе...», — Павелъ тяжело вздохнулъ.
       «Бога, значитъ, мы надуваемъ!» — протянулъ онъ среди всеобщаго безмолвія и, понуривъ голову, вздохнулъ еще глубже.
       Вопросъ былъ щекотливый, непріятный, и притомъ требовавшій немедленнаго разрешенія. Съ одной стороны встретилось безусловно ясное указаніе св. Писанія на счетъ некой десятины въ пользу бедныхъ, съ другой стороны — не было желанія последовать этому ясному указанію и выделить эту десятину. Замечаніе Павла на счетъ надувательства Бога всехъ какъ будто задело, но нисколько не расположило къ щедрости, и торжественно изобличаемое въ надувательстве собрание, какъ бы сговорившись, молчало. Никто не хотелъ высказаться. Наконецъ «молитвенникъ» Пименъ понялъ, что однимъ молчаніемъ вопросъ этотъ не разрешится. Въ большомъ раздумья онъ произнесъ:
      «Это точно... Богъ приказываетъ откладывать беднымъ десятину!..».
       «А ну-ка, Пименъ Терентьичъ, — тотчасъ отозвался оживившийся Павелъ, — вотъ вы у насъ какъ, значитъ, первый... значитъ, уваженіе къ вамъ... завсегда... Отсыпьте-ка пшенички-то пудовъ десять аль двадцать... для бедныхъ-то... Оно и для другихъ прочихъ... тово... было бы...».
       «Да, ничего бы и вамъ, Павелъ Семеновичъ, также... изъ достаточковъ-то... отпустить... на нищую, значитъ, братію...» — чуть не огрызнулся Пименъ.
       «И за нами дело не станетъ, — ответилъ съ ироніей Павелъ, — а вамъ-то, ничаво бы... нужно бы... какъ вы у насъ побогатее... да первый вы у насъ на всякъ часъ...».
       «Ну... побогатей... где... какое?» — слабо возразилъ Пименъ и прекратилъ дальнейшіе разговоры.
       Вновь водворилось молчаніе. Видимо, далее никто не хотелъ затрагивать щекотливаго вопроса о некой десятине. Видно было, что каждый мысленно взвешивалъ, насколько это будетъ ему выгодно отдавать нищей братіи следуемую часть достаточковъ, и всеобщее тягостное молчаніе лучше всего доказывало, къ чему склонялось мненіе не только большинства, но и всехъ безъ исключенія. Все более или менее тяжело вздыхали, отдувались и нерешительно посматривали другъ на друга. Каждый крепко держался за свои достаточки, охотно предоставляя бедныхъ на попеченіе Бога, и на сей разъ твердо памятуя изреченіе о небесныхъ птицахъ, хотя и не жнущихъ, но все-таки питаемыхъ.
       «Хорошо бы это было! — наконецъ заговорилъ одинъ изъ самыхъ бедныхъ мужиковъ, — хорошо бы отдавать беднымъ-то... что въ Писаніи сказано... законную, значитъ, часть... А то ведь вонъ они какіе... бедные-то... Вишь ходятъ-то съ мешками да съ котомками... не больно, ведь, сладко... Одеженка-то дырявая... лохмотьюшки-то болтаются... да и те псы наровятъ оторвать... Жалко ведь ихъ, бедныхъ-то... Иной еще и не зрячій, аль безногій, аль безрукій какой...».
       Но и на это призваніе никто не отозвался. Только что нарисованная картина слепыхъ, хромыхъ и безрукихъ нищихъ въ лохмотьяхъ, обрываемыхъ псами, решительно никого не растрогала и вопросъ о некой десятине кончился ничемъ и на этотъ разъ, какъ кончался не разъ и прежде.
       Можно, впрочемъ наверно сказать, что и впереди этотъ вопросъ ожидаетъ та же участь. По-прежнему все будутъ выпрашивать у Бога обильные урожаи съ обещаніями, какъ сказалъ Павелъ, выделить часть въ пользу бедныхъ, а по сборе урожаевъ, при встрече съ вопросомъ о некой десятине, все по-прежнему будутъ помалкивать и надувать Бога.
      Жертвоприношеніе въ доме новобрачныхъ между темъ приходило къ концу. Все лениво дожевывали последнюю перемену, разминая уставшія спины и громко позевывая. Остатки жертвенной трапезы незаметно прибрали со столовъ; самые столы вытерли, но все продолжали еще сидеть и никто не поднимался. Прочли еще одну главу изъ Библіи, и только тогда сказатель нашелъ, что настало время приступить къ финалу, т. е. молитвамъ и духовнымъ песнямъ, такъ какъ до сихъ поръ пелись или псалмы, или места изъ св. Писанія. Сказатель всталъ, все поднялись за нимъ, столы были прибраны и вынесены, и все стали на молитву.
       Черезъ четверть часа въ хате новобрачныхъ уже стоялъ дымъ столбомъ. Подъ звуки духовной песни: «Нову песню мы поемъ, путемъ истиннымъ идемъ» все кружилось, вертелось, притоптывало, взвизгивало, гукало, грохалось объ полъ, поднималось, шлепалось вновь и опять пускалось кружиться, притоптывать. Начали этотъ обычный духовный плясъ, которымъ непременно заканчивается всякій жертвенный пиръ, те, которые обыкновенно его начинали, т. е. одаренные духомъ, но они покружились не более минуты, какъ нисшедшій на нихъ духъ сообщился уже ихъ соседямъ; те тоже и въ свою очередь закружились, прикосновеніемъ и дуновеніемъ передали «духъ» своимъ соседямъ, и т. д. Чрезъ пять минутъ кружились все и все прыгали. Прыгали даже бабы съ грудными ребятами, прыгали девки, ребята и даже дети; прыгалъ на своихъ костыляхъ даже калека Феклистъ, лишенный ноги и вместо левой руки имевшій какой-то неопределенный наростъ въ чет¬верть аршина длины.
      Наступили сумерки. Духовный плясъ только что окончился, «Нову песню» пропели разъ тридцать сряду. Некоторые намаялись и проголодались, такъ что могли бы вновь одолеть такой же обедъ-жертву, какъ только что оконченный.
       Поздно вечеромъ, по обыкновенію съ трудомъ розыскавъ свои шапки и полушубки, все гости молча разошлись по домамъ и молодые остались одни.
       Такими же жертвоприношеніями и такимъ же духовнымъ плясомъ кончаются вообще обряды крещенія и похоронъ. Родится ли новый прыгунъ, умретъ ли кто изъ стариковъ, въ обоихъ случаяхъ является поводъ собраться, попеть псалмы и духовныя песни, побеседовать за жертвой о духовныхъ делахъ и все закончить более или менее усерднымъ и продолжительнымъ прыганьемъ.
       Въ деле обрядной стороны все русскіе сектанты, считая здесь, кроме прыгуновъ, еще молоканъ, духоборовъ и даже жидовствующихъ, примерно кратки и просты. Они пускаются въ безконечныя разсужденія, почему именно св. Писаніе повелеваетъ есть только рыбу, покрытую чешуей и запрещаетъ употреблять рыбу безъ чешуи; они стараются проникнуть въ смыслъ запрещенія употреблять въ пишу зайцевъ и проч., и вместе съ темъ они не установили никакихъ обрядовъ и церемоній при рожденіи, погребеніи и пр.
       Относительно напр. крещенія, въ прыгунскихъ обрядныхъ книгахъ сказано: «Чрезъ восемь дней по рожденіи, родители ребенка собираютъ служителей церкви (т. е. всехъ) и приносятъ жертву съ коленопреклоненіемъ. Сродники, помолившись Богу, нарекаютъ имя». Вотъ и весь обрядъ крещенія, усложняемый лишь нередко десятичасовымъ сиденьемъ за жертвеннымъ столомъ.
       Также простъ обрядъ погребенія. «Аще кто умретъ, — преподаетъ прыгунскій (а также молоканскій) обрядъ, — то сродники, посреди собранной церкви (т. е. всехъ), становятся на колена и просятъ Бога: прости ему все грехи и пріими его въ царствіе небесное, а вы, братцы и сестрицы, помолитеся съ нами о немъ. Все приносятъ по сему жертву и усердно молятся Богу». Темъ и кончаются все правила погребенія, хотя и здесь неизбежная жертва удлинняетъ и усложняетъ простую процедуру самаго погребенія.
       Такая простота самыхъ обрядовъ не мешаетъ, однако, ни прыгунамъ, ни молоканамъ значительно затемнять дело, такъ сказать, разными околичностями и толкованіями, которыя они придаютъ хотя бы самому акту крещенія, почерпая матеріалы для этихъ толкованій въ разныхъ местахъ разныхъ непонятныхъ для самихъ толкующихъ книгъ.
       Можно бы, казалось, изъ подобныхъ толкованій вывести заключеніе, что прыгуны, во-первыхъ, обрезываютъ своихъ детей, а во-вторыхъ, руководствуются святцами и даютъ имена соответственно темъ числамъ, въ которыя родятся ихъ дети, но на деле ничего подобнаго нетъ.
       Правильность и обязательность обрезанія прыгуны признаютъ лишь, такъ сказать, теоретически, такъ какъ на деле обрядъ этотъ, уже фактически существующій у субботниковъ, пока прыгунами не исполняется. Въ этомъ отношеніи нельзя не отметить техъ безъисходныхъ сомненій и колебаній, въ которыя повергъ прыгуновъ вопросъ о субботе и обрезаніи. Безчисленныя ихъ по этому предмету разсужденія не имели до сихъ поръ решительно ни малейшихъ последствій. При всемъ ихъ глубочайшемъ уваженіи къ библейскимъ преданіямъ и постановленіямъ, они не хотятъ перейти на субботу и также не хотятъ обрезываться и, какъ кажется, не хотятъ этого единственно потому, что боятся слиться съ субботниками и отстать отъ Христа.
       «Эфтимъ мы, точно, виноваты, — говорилъ мне одинъ прыгунскій коноводъ, — что вотъ не переходимъ на субботу, да не обрезываемся. Сами знаемъ, что противъ Бога согрешаемъ... Следоваетъ оно... точно, следоваетъ... да вотъ, Богъ дастъ, скоро начнемъ обрезываться... и будемъ субботничать...»
       «Ну и сделаетесь тогда жидами!?».
       «За-а-чемъ сделаться! Богъ дастъ, сохранимся въ своей вере... Зачемъ! У насъ свой сехтъ, у нихъ — опять свой! Мы — духовные христіане, а они — жиды... У насъ Евангеліе, у нихъ — Талмудъ... Нетъ, зачемъ намъ въ жиды идти! Мы духовность нашу не оставимъ, а только будемъ обрезываться, да субботы справлять».
       Однако и до сихъ поръ решительнаго шага въ этомъ направленіи не сделано, и прыгуны, какъ по-прежнему, обходятся безъ обрезанія и продолжаютъ праздновать воскресенье.
       Такъ же продолжаются по-прежнему и описанныя выше жертвоприношенія, хотя рвеніе къ принесенію жертвъ годъ отъ году заметно ослабеваетъ и жертвенное мясо давно уже не считается числомъ скотинъ, а лишь числомъ фунтовъ или числомъ барановъ. И теперь свадьба, крещеніе, погребеніе служатъ у сектантовъ поводомъ, какъ впрочемъ во всемъ православномъ міре, съесть и выпить лишнее, хотя здесь выпивается одинъ квасъ и на всемъ хмельномъ лежитъ строгій запретъ. Собираютъ по поводу всякаго подобнаго случая «обедецъ», называютъ этотъ обедецъ громкимъ именемъ жертвоприношенія; сзываютъ «всю обществу», являются, такъ сказать, должностныя лица, «сказатель», «молитвенникъ», и при этомъ пророки более или менее любезно предсказываютъ или просто говорятъ особеннымъ, ни для кого, а въ томъ числе и для нихъ самихъ, непонятнымъ тарабарскимъ языкомъ. Весь «соборъ» при этомъ поетъ, молится и въ то же время прилежно поедаетъ все подносимое и подаваемое и, наконецъ, все заканчивается общимъ духодействіемъ, т. е. попросту общей пляской.
       Такъ безхитростно разрешается прыгунами вопросъ о жертвоприношеніяхъ. Эти безкровныя жертвы, преисполненныя добродушія, трезвости, набожности, но только не умеренности, даютъ имъ возможность лишній разъ посидеть въ компаніи и поговорить о делахъ веры, вращаясь при этомъ въ заколдованномъ кругу собственнаго невежества и безплодныхъ попытокъ отыскать истинную веру. И конечно, не въ этихъ жертвенныхъ трапезахъ можно усмотреть какія-либо проявленія вредныхъ или особенно вредныхъ элементовъ, которые давно отысканы въ ученіи духовныхъ христіанъ. Къ тому же, надо по справедливости заметить, трапезы устраивались по такимъ поводамъ, которые наилучшимъ образомъ говорятъ о благонамеренности чувствъ, питаемыхъ духовными христіанами къ властямъ и къ правительству. Они, напримеръ, устраивали каждый разъ торжественное жертвоприношеніе по случаю благополучнаго избавленія покойнаго Государя отъ покушенія на его жизнь и уже этимъ доказали, — вопреки офиціальныхъ сведеній о томъ, что они будто бы не признаютъ царской власти и не молятся за царя, — что они признаютъ и царскую власть, и молятся за царя. Они доказали, что не только воздаютъ «Кесарю кесареви», но что они и молятся-то за царя по собственному побужденію.

 
Пред. глава (Гл. 8) <<<   Вступление и Оглавление    >>> След. глава (Гл. 10)