XI.
Домна.

 
I.

 

       Приближалась осень. Вся Гокчинская возвышенность покончила съ жатвой и молотьбой и настало время всеобщаго отдыха. Изъ русскихъ деревень потянулись въ разныя стороны фургоны, одни — съ кладью, другіе — искать клади. Обычные осенью транспорты съ пшеницей на арбахъ, повозкахъ и вьюкахъ двинулись къ Тифлису.
       Чудесный, бодрящій воздухъ, ясное темно-синее небо, манящая прохлада звали всехъ изъ хатъ. И русскія избы, и приплюснутыя къ земле, плоскія, коробкообразныя, серыя постройки туземцевъ на некоторое время совсемъ опустели. Все отъ мала до велика проводили дни на воздухе. Матери принесли туда люльки своихъ грудныхъ ребятъ; глубокіе старики покинули свои печи и полати. Только къ вечеру, когда съ окрестныхъ горъ, кое-где уже побеленныхъ снегомъ, потягивало прохладой, все прятались по домамъ.
       По задворкамъ почти всехъ сектантскихъ избъ бабы готовили себе на зиму пряжу и трепали и чесали собственнаго посева ленъ. Натрепавшись до устали, бабы усаживались на своихъ заваленкахъ и, греясь на солнышке, чесали собственные языки. Местныя ткачихи, а такія были почти въ каждой избе, и те постарались вытащить на прохладу свои громоздкіе самодельные станки и целые дни работали на дворе.
       Однимъ словомъ, все жили на воздухе. Ежегодно этотъ сезонъ продолжался не далее половины октября, когда холодный ветеръ какъ-то разомъ собиралъ тяжелыя лучи; бирюзовое небо тогда превращалось въ свинцовое и косой пронизывающій дождь быстро всехъ водворялъ по хатамъ. Это считалось началомъ зимы. Въ сектантскихъ избахъ тогда накалялись громадныя печи и угорали обыкновеннымъ всеросеійскимъ способомъ. Въ туземныхъ сакляхъ въ то же время угорали по местному способу отъ дымящихъ и коптящихъ мангаловъ и жаровень и целые дни ходили съ одурелыми отъ кизяковаго чада головами.
       Въ это же время въ сектантскихъ деревняхъ появились аробщики съ виноградомъ, предлагая, по установившемуся обычаю, обменъ винограда на пшеницу. По обыкновенію, отцы семействъ, какъ противники всякой роскоши, пытались было удовлетворить своихъ безчисленныхъ Ванюшекъ и Аксютокъ несколькими кистями винограда, — но молодежь, и въ томъ числе молодыя бабы и девки, также по обыкновенію успели усыпить родительскую бдительность и перетаскали изъ отцовскихъ запасовъ преизрядное количество пшеницы въ обменъ на виноградъ. Делается это обыкновенно такъ, что подъ фартуками, подъ платьями, въ платкахъ и мешкахъ бабы и девки усердно тащатъ пшеницу и ячмень къ арбе где-нибудь за селеніемъ остановившагося ловкаго продавца-армянина, и тамъ же поедаютъ полученный за пшеницу и ячмень виноградъ, пока родители, спохватившись, не приберутъ ключи къ рукамъ и какъ-нибудь не выживутъ изъ деревни соблазнителя-виноградчика.
       Осенью же, по обилію у всехъ незанятыхъ извозомъ русскихъ сектантовъ свободнаго времени, начинаются между одноверцами разныхъ деревень особенныя, чисто религіознаго характера, взаимныя посещенія съ целью сближенія и установленія единства во взглядахъ на разные религіозные вопросы.
       Дело это считается серьезнымъ и важнымъ. По двое, по трое, а то и по несколько человекъ разомъ собираются охотники такихъ визитовъ въ более или менее дальній путь, не страшась ни опасностей, ни бездорожья. Путешествуютъ по необходимости верхомъ. Своихъ мохнатыхъ, толстоногихъ, долгохвостыхъ упряжныхъ Васекъ и Мишекъ на это время превращаютъ въ верховыхъ лошадей. Неуклюжихъ, тяжелыхъ, но смирныхъ и добронравныхъ бурыхъ, чалыхъ, сивыхъ и пегихъ мереньевъ оседлываютъ азіятскими седлами; для мягкости подвязываютъ на сиденье какой-нибудь старый полушубокъ или растрепанный, набитый сеномъ мешокъ; сами путешественники облачаются въ 2-3 свиты, надеваемыя одна на другую, припасаютъ «на всякъ случай» шубу, приторачиваютъ къ седлу разные мешки и хурджины съ едой, берутъ съ собой, также «на всякъ случай», ружья и пистолеты и после усердной молитвы пускаются въ дальній путь.
       Гуськомъ тянется где-нибудь глухимъ проселкомъ этотъ караванъ мохнатыхъ всадниковъ на мохнатыхъ лошадяхъ. Короткими путями, по горнымъ тропинкамъ и ущельямъ, плетутся они сутки или двое, а часто и более, и съ приключеніями или безъ приключеній, но добираются наконецъ до желаннаго пункта и располагаются у своихъ единоверцевъ. А на другой же день ужъ непременно устраивается особенно торжественное собраніе и «жертва отъ радости».
       Въ этихъ путешествіяхъ нередко принимаютъ участіе и женщины. Это непременно или горькія вдовицы, «осененныя духомъ», или такъ называемыя «девки сиделыя», т. е. девки, потерявшія всякую надежду на замужество и предавшіеся, наравне съ местными пророками и духодеями, исканію путей къ истинной вере и вечному блаженству. Эти невесты христовы большею частью хорошо грамотны, весьма начитаны въ св. писаніи, а потому пребойко разсуждаютъ, чуть дело коснется такъ называемыхъ вопросовъ. Ихъ слушаютъ съ уваженіемъ, сажаютъ на переднія скамьи, охотно верятъ въ ихъ пророческую силу, и почетъ, имъ оказываемый, разделяютъ разве только те молодыя вдовы, которыя, не успевъ вторично выйти замужъ, почувствовали въ себе пророческій даръ, да кроме того, темъ же уваженіемъ пользуются всеми признанные духодеи и пророки.
       Въ селеніи Нижніе Ахты также отдыхали. Несколько аробщиковъ успели съ полнымъ успехомъ совершить обменъ винограда на пшеницу и уехали съ грузомъ более ценнымъ и тяжелымъ, чемъ привезли. Общее настроеніе было самое довольное, въ особенности по случаю хорошаго урожая. Одинъ местный пророкъ съ изумительною проницательностью предсказалъ, что местная почтовая станція будетъ безпременно отдана въ содержаніе двумъ ревностнымъ прыгунамъ, что действительно и оправдалось. По воскресеньямъ деревня пестрела сарафанами, платками, жилетами и шейными повязками всехъ цветовъ радуги.
        Прыгунскіе коноводы пошли въ этомъ году более решительными шагами къ признанію субботы вместо воскресенья. После долгаго обсужденія было даже решено праздновать еврейскія кущи , что и было выполнено въ половине сентября. Родившихся въ томъ году въ прыгунскихъ семьяхъ ребятишекъ всехъ безъ исключенія окрестили еврейскими именами и русскія избы наполнились Саррами, Ревекками, Рахилями, Самуилами и Давидами. Одинъ сорокалетній прыгунъ даже рискнулъ совершить надъ собою обрезаніе, но чуть не умеръ после этой операціи и этимъ очень подействовалъ на всехъ собиравшихся последовать его примеру. Однако, къ празднованію субботы все-таки не перешли и порешили еще повременить и еще поискать «хвактовъ». Общее радостное настроеніе отразилось даже на вечно скорбящемъ о человеческихъ грехахъ читальнике и кузнеце Новикове, и на его всегда печальномъ и всегда запачканномъ сажею лице светилось что-то довольное и радостное.
       Всеобщая гармонія душъ нарушалась лишь однимъ непріятнымъ пассажемъ. Одинъ изъ сидевшихъ на первой лавке собранія, первый запевало и признанный пророкъ Дмитрій Путовъ, въ последнее время слишкомъ зазнался и сталъ предъ другими кичиться своимъ первенствомъ и пророческимъ даромъ. Въ то же время обнаружилось, что Путовъ, а также и жена его Варвара, наинеутомимейшая прыгунка, не только не подаютъ добраго примера другимъ, но сами ведутъ неодобрительный образъ жизни. Оба, оказывалось, завели знакомство съ духанщикомъ-армяниномъ и, поддерживая съ нимъ знакомство, поощряли и духанную торговлю. Прочіе пророки съ ужасомъ открыли, что Путовъ, хотя и тайно, но выпиваетъ. Это вызвало негодованіе и безпокойство. Негодованіе — потому что осквернялась вера и строгость нравовъ; безпокойство — потому что опасались злоязычія молоканъ, для которыхъ всякій такой случай былъ очень наруку, чтобы попрекнуть кичившихся строгостью своихъ нравовъ прыгуновъ.
       Это открытіе темъ более волновало пророковъ, что со дня на день ожидался пріездъ гостей изъ другихъ деревень и нужно было во что бы то ни стало скрыть отъ нихъ этотъ непріятный и конфузный казусъ. Три главныхъ пророка: Новиковъ, Лубинъ и Додоновъ, даже впали въ уныніе, раздумывая какъ поправить это дело. Самъ Новиковъ долго молился по этому случаю и наконецъ разсудилъ, что не прибегая пока къ темъ решительнымъ мерамъ исправленія, къ которымъ прибегали прежде относительно заблудшихся членовъ общества, следуетъ попытаться сначала усовестить Путова личнымъ вліяніемъ.
       Выбравъ удобное время, Новиковъ пошелъ къ Путову. Какъ на грехъ Путовъ только-что какъ бы случайно заходилъ «по делу» къ духанщику и на самой физіономіи Путова ясно читалось, какое именно дело призывало его въ духанъ. Понятно, что уже одно состояніе Путова не позволяло ему отнестись съ должнымъ почтеніемъ къ внушеніямъ, намекамъ и наконецъ прямымъ укорамъ Новикова, и добродетельный кузнецъ ушелъ отъ Путова съ глубокимъ огорченіемъ и глубокою уверенностыо, что заблудшагося придется «поучить целой обществой».
       Систему такого обученія преподалъ еще Максимъ Рудометкинъ; она просто заключалась въ жестокомъ избіеніи отъ руки всехъ праведныхъ, при возможно торжественной обстановке собранія и при стройномъ пеніи полсотни голосовъ. Максимъ Рудометкинъ обыкновенно самъ наносилъ первый ударъ, для чего употреблялъ свернутое жгутомъ полотенце; за нимъ следовали другіе и по несколькимъ опытамъ было известно, что поученіе всегда кончалось полнымъ раскаяніемъ и поучаемый, распростертый на полу, обыкновенно кончалъ темъ, что вопіялъ: «Каюсь, согрешилъ! Каюсь! Простите, братцы и сестрицы». По опытамъ было также известно, что поученіе оставляло по себе долгій следъ и въ памяти, и на теле поучаемаго.
       Пріездъ гостей пріостановилъ, однако, задуманное для Путова поученіе «целой обществой». Въ начале октября, подъ вечеръ, къ селенію Нижніе Ахты приближался караванъ самыхъ разнообразныхъ всадниковъ. Въ воздухе было изрядно свежо, свинцовыя тучи почти сливались съ черною землею. Гости ехали медленно. Ихъ пегіе и саврасые невзнузданные кони широко шагали, низко опустивъ свои мохнатыя головы. Седоки были въ овчинныхъ тулупахъ и седла ихъ были покрыты запасными тулупами, вывернутыми мехомъ въ наружу. У двухъ было за спинами по ружью.
       Сзади всехъ плелась верхомъ женская фигура, сидевшая однако по-мужски. Жиденькая кобылка, на которой тряслась эта фигура, не поспевала за шагистыми конями спутниковъ и время отъ времени женская фигура принималась усиленно дергать за уздечку и ерзать на седле, чтобы принудить свою лошаденку идти рысью, чего и достигала визгливымъ понуканьемъ и толчками въ ввалившіеся бока клячи.
       Всехъ гостей было семь человекъ и въ числе ихъ одна женщина. Это, впрочемъ, была не женщина, а одна изъ техъ сиделыхъ девокъ, о которыхъ говорилось ранее. Ее звали Домной. Она была великая начетчица и знатокъ Библіи и Евангелія, знала наизусть и сама переписывала разныя рукописныя прыгунскія сочиненія и, сверхъ того, была несомненная и всеми признанная пророчка. Изъ шести мужчинъ одинъ былъ совсемъ белый старикъ, со впалыми, строгими, хотя и мутноватыми глазами, а остальные были въ томъ возрасте, между 40 и 50 годами, который определяется у крестьянъ очень трудно, но даетъ право на званіе старика.
       Все они ехали издалека. Это были жители соседней Елисаветпольской губерніи, селенія Шоржи, или Борисовки. Третій уже день они делали по 40 верстъ и предприняли столь дальнее путешествіе съ единственною целью поддержать сношеніе съ единоверцами и «собча» помолиться и сладостно побеседовать.
       Молча въехали они въ селеніе и, тотчасъ разделившись по два, поехали къ знакомымъ единоверцамъ. Все они остановились у первыхъ прыгунскихъ деятелей. Домна одна направилась къ одной вдове, жившей въ конце деревни въ одиночестве, тесноте и бедности. Девица и вдова прежде никогда не видывались, но по слухамъ знали другъ друга и взаимное ихъ сиротство уже связывало ихъ взаимными симпатіями. Связывало ихъ также и то, что обе пророчествовали и обе прыгали. Наконецъ, обе были даже почти однихъ летъ и великая между ними разница заключалась лишь въ томъ, что девица была грамотна, а вдова до этой премудрости не дошла.
       Гости были повсюду приняты съ чрезвычайнымъ радушіемъ. Низко другъ другу кланяясь, гости и хозяева называли другъ друга братцами и сестрицами, и отъ удовольствія состоявшагося свиданія пришли въ умиленное настроеніе. Справлялись другъ у друга «на счетъ пристава», похваливали новые «не гораздо утеснительные порядки», причемъ тутъ же припоминали недавнее прошлое и со вздохами пускались въ гаданіе о темномъ будущемъ.
       «Спокойнее-то оно спокойнее! — говорилось при этихъ воспоминаніяхъ. — Какъ можно... Далеко спокойнее... Да ведь какъ оно дале-то будетъ... ведь, вотъ оно что! А то спокойнее, кто говорить? Какъ можно... Ну да потомъ видно будетъ, коли Богъ доведетъ увидеть, — прибавляли успокоительно. — Ничего что-то не слыхать... чтобы какой указъ на счетъ, значитъ, свободы веры... аль что... Не слышно ничего... Наши, вонъ, недавно, въ Тифлисъ ездили... Наведывались... Ничего вишь нету...»
       «Да ужъ, обнаковенно... коли, ежели что... сейчасъ пошли бы слухи... Ну да... потомъ... не безъ того, чтобы объявлено должно быть приставомъ, значить...»
       «Какъ же! Такъ вотъ тебе и объявятъ, — отзывался иной бывалый человекъ. — Такъ онъ тебе и объявитъ! А какъ онъ тебе объявитъ-то черезъ годъ. Не хочешь ли этакъ ты?! Кто его нудить-то будетъ! А можетъ, и больше году помолчитъ!»
       «Ну этого нельзя! За это въ ответе будетъ».
       «Какой съ него ответъ? Вонъ Леонтьевна, два аль три года какъ сказывала, что поделить приказано мельницу съ товарищемъ, — а объявленіе-то пришло и трехъ месяцевъ не будетъ».
       Все однако были расположены надеяться скорее на лучшее, чемъ на дурное. Во-первыхъ, все соглашались, что «стало спокойнее» и отсюда поспешали заключить, что не замедлитъ последовать офиціальное признаніе «правости духовныхъ христіанъ». Съ другой стороны, надежда не покидала сектантовъ никогда. Она ихъ не оставляла даже тогда, когда ихъ удерживали полицейскимъ порядкомъ на пути истины и когда, по собственному ихъ уверенію, били ихъ «смертельнымъ боемъ», чтобы заставить отказаться отъ правой веры. Теперь, во времена сравнительно спокойныя, надежда эта не только окрепла, но и окрылилась.

 
II.

 

       Пріездъ гостей — и въ особенности девы-пророчицы — послужилъ поводомъ къ экстренному собранію въ доме Новикова. Въ тесную хату «читальника» собрались все, не исключая и техъ, которымъ «по молодости» еще разрешалось манкировать этими посещеніями. Сбежались даже дети и продолжали свою возню, когда уже началось собеседованіе, пока родительскіе подзатыльники не возстановили тишины.
       Шоржинскіе гости сидели все рядомъ. Лица ихъ изображали самое благоговейное настроеніе. Девица Домна поместилась около Новикова, а сбоку сидела злополучная вдовица. Обе были умилены не менее чемъ все пріезжіе гости.
       Деве-пророчице оказывался заметный почетъ. Добровольное девство, почти не встречающееся въ среде крестьянства, особенно редко въ Закавказье, и здесь девка не вышедшая замужъ составляетъ весьма редкое исключеніе. Въ крестьянскомъ быту спросъ на женъ, какъ известно, такъ великъ, что въ девкахъ засиживаются лишь немногія. Разбираютъ въ замужество поголовно всехъ: дурныя, хорошія, красивыя, уродливыя, умныя, глупыя... все находятъ себе мужей. Въ бабе усматривается прежде всего рабочая сила, готовый механизмъ для домашней стряпни. «Ситцы-то всякіе бываютъ, да разбираютъ», — говорятъ мужики про девокъ, и правда, что всякая vilaine находить своего vilain .
       Редкій случай сохраненія девственности до старости объясняется въ крестьянской среде или особою ревностью къ вере, которую въ самомъ деле проявляла Домна съ самыхъ малыхъ летъ, или какими-нибудь совсемъ особыми препятствіями къ браку. Относительно Домны было, впрочемъ, такое общее мненіе, что она хоть и девкой зовется, но въ действительности совсемъ не девка. «Она у насъ двустнастная, — передавали мужики по секрету, — не то, чтобъ девка и не такъ чтобы мужикомъ можно было назвать... Одно слово, двустнастная... Такъ ужъ ей видно поставлено отъ Бога».
       Вдова, сидевшая рядомъ съ Домной, состояла также на особомъ положеніи. Она вдовствовала уже давно и отказалась еще въ молодые годы отъ вторичнаго замужества. Этотъ отказъ, въ связи съ обнаруженнымъ ею усердіемъ къ вере и пророческимъ даромъ, дали ей право на особый почетъ и уваженіе. Ее величали божьей вдовицей. Ея строгое, правильное лицо, театральные жесты и голосъ, толковость речи и безупречное поведеніе имели для всехъ нечто внушительное. Справляясь съ библіей, прыгуны нашли, что у древнихъ евреевъ попеченіе о вдовахъ лежало на обязанности всего общества и что вдовы вообще пользовались некоторыми преимуществами (Исх., Второз. XXII-22, XXVII-19). По еврейскимъ законамъ вдове предоставлялись снопы, забытые въ поле, въ ея пользу поступали остатки виноградниковъ въ садахъ; одежда ея освобождалась отъ заклада и т. п. На этотъ разъ общество почло своимъ долгомъ выполнить требованіе библіи, и хотя не особенно регулярно, но все-таки по временамъ делало сборы въ пользу своихъ, впрочемъ, весьма немногочисленныхъ вдовъ, избавляя ихъ этимъ только отъ крайней нищеты, но никакъ не отъ бедности, ихъ неразлучнаго спутника.
       Таковы были дева-пророчица и божія вдовица. Только что въ собраніи установилась приличная торжеству тишина, какъ Новиковъ всталъ, а за нимъ встали все.
       «Благодаримъ! Душою благодаримъ, — началъ  онъ, обращаясь къ пріезжимъ, — что потрудились, пріехали къ намъ. И Господа Бога благодаримъ также за радостное свиданіе».
       Новиковъ отвесилъ низкій поклонъ; то же самое сделало все общество. Гости ответили темъ же.
       «Сподобилъ Богъ свидеться для добраго дела, — отвечалъ старейшій изъ нихъ. — За то благодаримъ милосердаго Создателя на всякъ часъ».
       Все уселись и тотчасъ началось «собраніе». Въ начале все шло обыкновеннымъ порядкомъ. Читали разныя места изъ библіи, тутъ же принимались толковать прочтенное; потомъ пели, потомъ опять читали и т. д. часа два безъ перерыва. Въ это время, воспользовавшись наступившей тишиной, девица и вдовица, словно сговорившись, разомъ вскочили съ своихъ местъ, выпрямились, потомъ поломались, изгибаясь корпусомъ во все стороны и невозможно закатывая глаза, и после того стали полегоньку прыгать, следуя гуськомъ одна за другой. Ходили они такимъ образомъ долго одна за другой, но на этотъ разъ обошлось безъ пророчествъ, безъ которыхъ почти не обходилось ни одно собраніе, въ которомъ участвовала Домна. Обыкновенно она или пророчила, или еще чаще просто говорила «непонятными языками», а публика напряженно прислушивалась къ ея речамъ, безуспешно стараясь проникнуть въ ихъ темный смыслъ.
       Только что Домна и вдовица пошли по собранію, легонько подпрыгивая и слегка подбоченясь, какъ хоръ, т. е. все собранiе, тотчасъ же запелъ особую песнь, посвященную девицамъ и вдовицамъ. Песнь эта была следующая:

Возлюбленналядуша Богомъ и нами,
Ты, словно евангельская Анна,
Будь яко небесная манна!
Вы жъ, безбрачныя девицы и вдовицы,
Паче всехъ посягшихъ возсіяютъ ваши лица.
Безбрачная душа, сіяй девической чистотой,
Въ будущемъ возсіяешь небесной красотой.
Самъ Богъ святымъ Духомъ глаголетъ вамъ:
За твою за чистоту приду къ тебе въ душу Самъ!
Азъ буду твоя утешенія и радость,
Непрестанная сердечная веселія и сладость.
Тоску плоти смирю,
Тело духу покорю.
Твою душу восхвалю,
Хотеніе плоти утолю.

       На этомъ месте песнь прервалась. Къ прыгавшимъ пророчицамъ присоединились еще две бабы и одинъ мужикъ. Хожденіе гуськомъ и скаканье пріостановились, и начались топтаніе на месте и всевозможныя выворачиванія корпусомъ, ногами, глазами. Точно все потягивались после сладкаго сна, хотя было ясно видно, что обе пророчицы просто-на-просто жестоко умаялись и устроили себе въ этомъ ломаньи маленькую передышку.
       Въ просторныхъ сеняхъ, примыкавшихъ къ собранію, стояла толпа, не попавшая сюда за теснотой. Тамъ, не въ примеръ собранію, где соблюдался полный порядокъ и никакихъ частныхъ разговоровъ не велось, шелъ оживленный шопотъ. Ближе стоявшіе къ дверямъ собранія напряженно прислушивались, что скажетъ пророчица.
       «Что, что сказала?» — спрашивали те, которымъ приходилось стоять у самыхъ наружныхъ дверей.
       «Да ничаво еще не сказала, — отвечали те, которые были ближе. — Что сказала?.. Разве ей прикажешь... сказать-то! «Въ духе» будетъ и скажетъ... а такъ нельзя».
       Но вдругъ хоръ разомъ грянулъ и обе пророчицы запрыгали снова. Хоръ продолжалъ чествовать девицъ и вдовицъ. То учащая, то замедляя тактъ какого-то замысловатаго мотива, собраніе выпевало следующее:

Глаголетъ Господь: повелеваю тебе
Любить всехъ боящихся Мене,
Коихъ люблю Я.
Они будутъ утешеніе твоя!
Мало кого въ святость избираю,
За то паче всехъ прославляю!
Сколь велика сія дело,
Какъ душа свята и тело!
Мало о томъ умомъ постигаютъ
Про техъ, что живутъ чисто и не посягаютъ.
Господи! Мы сіе со удивленіемъ зримъ,
Безбрачныхъ душъ честней себя творимъ,
Мы ихъ любимъ чистосердечно
И желаемъ свято быть вечно...

       Все собраніе встало. Все повернулись лицомъ къ пророчицамъ, те также повернулись къ собранію и затемъ, протяжно съ поклонами, все общество обратилось къ пророчицамъ съ такими словами:

Того дела вы не оставляйте,
Все силы ко Христу преклоняйте,
Душу святою любовью воспламеняйте,
Всехъ Духомъ святымъ возлюбляйте.
Богомъ данные дары возбудите,
Ходящихъ вследъ дьяволу не любите.
Являйся мила Божьему Духу,
То будешь пріятна всякому слуху.
И да будутъ дела ваши примеромъ
Нашей и всемъ прочимь верамъ.

       Все опять поклонились пророчицамъ, те также отвесили по три низкихъ поклона и затемъ все сели и чествованіе пророчицъ кончилось. Домна такъ и не пришла «въ духъ» и стоявшіе въ сеняхъ напрасно справлялись «чаво она сказала». Имъ отвечали, что не сказала ничаво, но Богъ дастъ еще скажетъ, безпременно скажетъ.
       Но если «духъ» не посетилъ въ этотъ разъ деву-пророчицу Домну, то чрезвычайно воодушевился пророкъ Новиковъ и подъ впечатленіемъ проявленныхъ пророкомъ Путовымъ соблазнительныхъ поступковъ наэлектризовалъ все собраніе и потрясъ слушателей вдохновенными речами.

 
III.

 

       Прошло часа три отъ начала «собранія» и Новиковъ, наконецъ, решился действовать. Онъ все приготовлялся говорить и ждалъ, что возстановится тишина, но только что переставали прыгать пророчицы, какъ начинали скакать почти все бабы; кончали они — начинали опять пророчицы, и т. д. Наконецъ, уловивъ минуту, Новиковъ заговорилъ: «Братцы и сестры! Вотъ теперь Господь сподобилъ насъ свидеться съ гостями издалека. Благодаримъ за это Бога и за то благодаримъ, что Духъ святой насъ не оставляетъ. Молимъ Бога, чтобы и напредъ вотъ такъ-то не оставлялъ... своихъ избранныхъ, чтобы и насъ прочихъ не забылъ въ своихъ милостяхъ».
       Новиковъ взглянулъ на грешника Путова и вдругъ воодушевился:
       «Господи! — воскликнулъ онъ. — Отыми мысли, не полезныя душе нашей. Воздвигни сердца наши непрестанно служить Тебе чистою совестью. Позови насъ къ Твоему сіятельному престолу. Не допусти насъ остаться безъ наставника нашего Духа. Не дай намъ дойти до такого греха, чтобы не думали, что коль св. Духъ съ нами, такъ мы ни съ кемъ и советъ держать не должны, чтобы мы не думали, что можемъ, значитъ, творить свою волю».
       Новиковъ вновь взглянулъ на Путова и туда же посмотрели многіе другіе. Было ясно для всехъ, противъ кого были направлены эти совсемъ не темные намеки. Онъ говорилъ какъ настоящій проповедникъ: съ убежденіемъ, горячностью, страстью. Точно въ немъ что-то клокотало: онъ то вставалъ, то садился. Несколько разъ онъ указывалъ на библію, на небеса, на преисподнюю. Онъ громилъ горделивыхь и кичливыхъ. Онъ предостерегалъ всехъ одаренныхъ духомъ, чтобы они не зазнавались.
       «И не почуете, — обращался онъ къ передней скамье, где все сидели одаренные духомъ, — и не почуете, какъ святой Духъ уйдетъ отъ васъ, и какъ скоро вознесетесь своимъ разумомъ, такъ скоро обнизитесь... даже до ада».
       Новиковъ, впрочемъ, уверялъ своихъ слушателей, что такія проявленія со стороны одаренныхъ суть не иное что, какъ действіе сатаны, который наряжаетъ такого зазнавшагося духодея «въ красивыя и горделивыя перья» и затемъ влечетъ его въ преисподнюю, и потому Новиковъ рекомендовалъ братцамъ и сестрицамъ сугубое смиреніе, ибо дьяволъ, — какъ уверялъ онъ, — обладаетъ различными способами уловлять людей и для этого всегда разставляетъ имъ свои «тонкія и белыя сети».
       Перейдя къ разбору дьявольскихъ соблазновъ, Новиковъ доказывалъ, что эти белыя и тонкія сети представляютъ, главнымъ образомъ, следующіе элементы: во 1-хъ, возвышеніе, во-2-хъ, отчаяніе, въ 3-хъ страшливость и наконецъ, мучительное. Все эти элементы идутъ одинъ за другимъ въ надлежащей последовательности. За возвышеніемъ следуетъ отчаянье. Возгордившійся человекъ, возмечтавшій о великой своей духовной способности, вдругъ падаетъ съ высоты своего величія, познаетъ свою греховную кичливость и попадается въ сети сатаны, внушающаго ему отчаяніе въ благость и милосердіе Божіе.
       «И хладеетъ въ немъ теплота духовная, — говорилъ Новиковъ, — и вперяетъ ему сатана страшныя мысли противъ Бога», и бывшій духодей, по словамъ Новикова, начинаетъ ругаться неподобно и противъ Бога, и противъ человека. Это-то и есть періодъ страшливости.
       «А за страшливостью идетъ, — какъ доказывалъ Новиковъ, — мучительное. Является это мучительное вследствіе того, что сатана, видя страшливость, опять-таки вперяетъ мучительныя мысли разными образами, отнимаетъ сонъ или пріумножаетъ сонъ, отнимаетъ трезвость и охоту въ делахъ рукъ и молитвы».
       «Люди станутъ ему постылы, — убеждалъ Новиковъ, — ни съ кемъ ему говорить не хочется; станетъ ему на свете тошно жить, лучше согласенъ помереть».
       Тутъ Новиковъ совсемъ обратился въ ту сторону, где сиделъ Путовъ, и прямо заговорилъ о превознесеніи и величаніи.
       «О, коль много падаетъ разумныхъ головъ, — патетически и вместе съ темъ иронически восклицалъ онъ, — думающихъ о себе, что я, молъ, имею Духъ святый и силу Божью и что, молъ, я не равенъ прочимъ грешникамъ, на которыхъ мне, молъ, даже оченно трудно и оченно тяжело глядеть. И думаетъ такой-то человекъ, что на немъ не взыщется и живетъ безъ заботы о своей душе, но боле все думаетъ, какъ бы другихъ привести въ страхъ, чтобы раскаялись предъ Богомъ и не согрешили. И видитъ онъ, что народъ чрезъ него спасается, а самъ-то онъ теряетъ святое смиреніе, не покоряется мужамъ старшимъ себя, беретъ на себя больше самость да смелость, прилепляется къ разнымъ грехамъ и похотямъ и творитъ ихъ смело. А самъ-то думаетъ, кому мне молиться? Во мне, молъ, Духъ святой! Онъ, молъ, есть Богъ и я, говоритъ, тоже Богъ. И думаетъ: это, молъ, не я говорю, а духъ во мне говорить».
       Новиковъ перевелъ духъ и укоризненно взглянулъ на Путова.
       «Или опять иной, — продолжалъ онъ, — думаетъ: я, молъ, пророкъ аль пророчка; я, молъ, долженъ показать людямъ что-нибудь дивное, аль выдумать, аль сделать какое-нибудь знаменіе аль чудотвореніе на удивленіе и страхъ людямъ — руками, ногами, аль платкомъ, аль чемъ еще. А самъ-то думаетъ: если я буду смиренъ, пожалуй, еще сочтутъ равнымъ себе».
       Это былъ уже явный намекъ на Путова, который главнымъ образом, темъ и провинился предъ единоверцами, что отрицалъ свое равенство съ другими.
       «А что жъ съ эфтаго выходить, — продолжалъ иронизировать Новиковъ, — Сатана всемъ на такого-то пророка аль пророчку указываетъ, да говоритъ... видите, какъ онъ грешитъ! Если бы въ немъ былъ Духъ святой, разве онъ допустилъ бы его до такого греха! Обдумайтесь, молъ! Охолонитесь! Не верьте, молъ, лживымъ пророкамъ... они, молъ, только стращаютъ васъ... Анъ вона и выходитъ, — закончилъ Новиковъ, — что некрепкіе-то люди поверятъ сатане и станутъ на свои прежнія, значитъ, хладныя места, а сатана обращаетъ все старанія, покаянія и милостыню и молитву въ хулу и противность св. Духу».
       Новиковъ смолкъ. Путовъ не поднималъ глазъ. Многіе на него взглядывали и ожидали, что онъ тутъ же принесетъ покаяніе и въ кичливости, и въ отступленіи, и въ самости и смелости. Однако, тотъ не шевелился, хотя имелъ видъ подавленный и уничтоженный.
       Новиковъ и самъ сообразилъ, что окончательно добивать Путова нетъ никакого разсчета. Онъ понялъ, что Путовъ, потерявъ свою репутацію духовнаго пророка, подорветъ репутацію и значеніе другихъ духодеевъ, а потому, несколько переждавъ, Новиковъ завелъ речь о томъ, чтобы братцы и сестрицы все-таки не оставляли веры въ действіе духа, потому что и съ пророками-де бывали беды и отступленія.
       «Возлюбленные братья и сестры, — убеждалъ Новиковъ, — вы не удивляйтесь, если кемъ духъ действуетъ, а онъ впадаетъ въ грехи! То самъ Богъ отдаетъ всякому на волю».
       «Не для греха, но для спасенія сотворены мы, братцы и сестрицы, — пояснилъ Новиковъ. — Не вините св. Духа, коли кто грешитъ; не угашайте Его святое действіе за худыя дела человека».
       Такъ на этотъ разъ окончился урокъ нравственности, публично преподанный заблудшемуся пророку. Новиковъ глубоко задумался. Путовъ какъ нельзя более былъ доволенъ, что обошлось безъ рудометкинскаго способа «поучить», и видимо оживился.
       Когда, спустя несколько минутъ, все собраніе грянуло «Нову песню», то все семь человекъ гостей, да въ придачу пять собственныхъ пророковъ единовременно пустились скакать и прыгать подъ звуки все учащавшейся песни. Минуты две спустя запрыгало и все собраніе. Три свечи и одна сильно коптящая лампа были прибраны со стола и поставлены на печь. Пламя всехъ этихъ светильниковъ задувало вихремъ ветра, поднятаго въ хате. Лампа скоро погасла совсемъ. Три свечи тускло мерцали, то вспыхивая, то почти потухая, и освещали картину дикихъ скачковъ, пронзительныхъ взвизгиваний и самыхъ разнообразныхъ положеній.
       Около полуночи собраніе окончательно опустело и хозяева хаты, потушивъ почти догоревшія свечи, залезли на печь.
       Утромъ все участники прыганья встали заметно помятые, однако, это не помешало ровно въ полдень всемъ засесть за жертвенный столъ, устроенный по случаю радости, и просидеть за столомъ ровно три часа, а затемъ до поздняго вечера опять читать библію, псалмы, евангеліе и разныя книжки, и потомъ все закончить общимъ прыганьемъ.
       Второй день прошелъ точно также какъ и предъидущій, а на третій день собраніе закончилось такою песней:

Вотъ мы сели,
Сладку песню спели —
Истинную, не ложную,
До самаго Сіона подорожную...
А вы въ Библію глядите,
Верно все по ней идите.
По писанью замечайте,
Гордо намъ не отвечайте.
Умъ свой въ жизнь свою пущайте,
А себя-то очищайте.
Верно все будетъ это
Въ определенное лето.
Ахъ, Царю Ты мой Царю,
Коль Тебя благодарю!
Духа радостно встречали,
Онъ избавитъ отъ печали.
Радостно насъ возлюбилъ,
Всемъ места определилъ;
Онъ сіе намъ возвещалъ
И насъ кровью очищалъ.
Песню радостно поемъ,
Скоро все къ Нему пойдемъ!

       Въ тотъ же день къ вечеру шоржинскіе гости уехали.
       Передъ отъездомъ все собрались къ Новикову. Гимнъ безбрачнымъ вдовицамъ и девицамъ былъ повторенъ, но Домна, не сделавшая ни одного пророчества въ теченіи трехъ сутокъ, не пророчила и передъ отъездомъ.
       Печальная вдовица также провожала свою гостью. Та звала ее къ себе въ Шоржу. Звали и все прочіе гости и получили въ ответъ, что не заставятъ себя ждать.
       После отъезда шоржинскихъ гостей долго еще продолжалось особенно радостное и благочестивое расположеніе духа всехъ последователей прыгунскаго толка. Когда въ одно изъ ближайшихъ после отъезда воскресеній, самый мрачный изъ местныхъ предсказателей, пророкъ Гаврило Жигаловъ, попавъ на свою любимую тему «о скончаніи века», сталъ было доказывать, что «мы-де всемерно должны восклоняться отъ земныхъ заботъ, утомляющихъ души наши», то не нашелъ на этотъ разъ большого сочувствія со стороны своихъ слушателей. Напрасно Жигаловъ ораторствовалъ, что «скоро поздно будетъ просыпаться», что «низвращеніе, подобно ужасной бури, скоро придетъ» и что «люди дошли до той ужасной крайности, что небо скоро заключится», — никто не обнаруживалъ ни унынія, ни страха предъ грозящими бедами.
 

Пред. глава (Гл. 10) <<<   Вступление и Оглавление    >>> След. глава (Гл. 12)