XII.
Жертвы религіознаго броженія.

 
I.
Мельница на Занге. — Леонтьевна.

       Меньшовъ, Леонтьевна, Горбатова и все подобные имъ злополучные последователи разныхъ вредныхъ сектъ были, впрочемъ, интересны только какъ отдельныя жертвы охватившаго всю Гокчинскую равнину религіознаго броженія. Но рядомъ съ этими отдельными жертвами стояла целая масса населенія, также не безъ волненій и передрягъ пережившая этотъ періодъ броженія.
       Прыгунство вызвало целый переворотъ въ жизни всехъ гокчинскихъ ссыльно-переселенцевъ. Въ молоканской и субботнической сектахъ, въ то время уже прочно установившихся, произошли большія волненія. Кто устоялъ, кто пошатнулся, а кто совершенно поколебался въ прежней своей вере и воспринялъ новый расколъ, выродившійся изъ раскола же. Достоверно, однако, что субботники устояли лучше всехъ и, устоявъ, не замедлили забрать въ руки обедневшихъ отъ безделья и слишкомъ продолжительнаго религіознаго возбужденія прыгуновъ.
       Въ Еленовке, Константиновке, Ахтахъ, еще въ самомъ начале этого броженія, уже открылись отдельныя прыгунскія общины. Въ селеніи Сухомъ Фонтане изъ-за прыгунства произошли великія семейныя и общественныя распри. Въ Воскресенке, Никитине, Семеновке на первыхъ порахъ дурили больше всего и потому больше всего и потерпели.
       Переждавъ эпоху наибольшаго волненія, вызваннаго прыгунствомъ, субботники повсюду окрепли больше, чемъ прежде. Еленовка сделалась тогда самымъ обширнымъ разсадникомъ субботничества, а еленовскіе іудеи, какъ ихъ называли другія секты, скоро прославились своею зажиточностью, а также алчностью къ деньгамъ и наживе.
       Въ зиму 187... года мне пришлось побывать во всехъ русскихъ селеніяхъ, разбросанныхъ на Гокчинской плоскости, и увидеть уже несколько определившееся между другими сектами положеніе прыгуновъ.
       Прежде всего я съездилъ въ Еленовку.
       Зима на возвышенномъ плато Гокчинскаго озера устанавливается очень рано и къ концу ноября, а иногда еще и къ половине этого месяца вступаетъ во все свои права. Снегу всегда бываетъ много, морозитъ большею частью преизрядно, сани водятся у всехъ и даже, кроме обычныхъ крестьянскихъ дровней и розвальней, тамъ и сямъ появляются еще санки, устроенныя не безъ затей и то, что называется, «по-городски».
       Съ половины декабря вся Гокчинская равнина является уже во всей своей зимней красе. Слышится скрипъ полозьевъ, въ воздухе носится снежная пыль; по дороге выростаютъ огромные снежные сугробы, лошадиныя морды покрываются густымъ инеемъ, светлыя россійскія бороды русскаго населенія украшаются ледяными сосульками. На полуаршинныхъ и много-много аршинныхъ окнахъ сектаторскихъ избъ расписаны самые затейливые узоры; появляются рукавицы, словно одервенелыя, съ торчащими отростками для помещенія большого перста; русскіе крестьяне облекаются въ широчайшіе тулупы, надеваемые еще сверхъ полушубковъ, подвязываются разноцветными шарфами и кушаками, влезаютъ въ серыя и темныя валенки, насовываютъ на брови большущія меховыя шапки и пускаются въ извозъ. Бабы въ это время уже обыкновенно засели по домамъ и принялись за пряжу да за вязанье, и только по праздникамъ появляются на улицахъ, накинувъ нарядныя шубки и покрывъ головы цветными, непременно шелковыми, платками.
       Въ то время, какъ русское населеніе Гокчинской равнины встречаетъ зиму въ овчинахъ, валенкахъ и большихъ сапогахъ съ бревнообразными голенищами, туземецъ, живущій на Гокче, почти никакого измененія въ своемъ костюме не делаетъ. Всю зиму онъ, по обыкновенію, безъ всякаго дела сидитъ дома, греясь у дымящей жаровни бухара (каминъ) или тундыря (яма для печения туземнаго хлеба). У всехъ живущихъ на Гокче туземцевъ зимою, какъ и летомъ, те же поршни (мягкая обувь изъ кожи), на манеръ древнихъ сандалій, те же коши (обувь изъ кожи, не закрывающая пятокъ), прикрывающіе только пальцы ногъ; по-прежнему на всехъ легкія чохи, у всехъ открытыя шеи и груди и только у некоторыхъ, пускающихся въ дальній путь, изъ-подъ чохи выглядываетъ баранья опушка легкаго полушубка. Но это встречается у очень немногихъ; большинство же путешествующихъ довольствуются темъ, что надеваютъ чоху на чоху, а то ухитряются напялить сверхъ двухъ еще и третью чоху, обматываютъ ноги десяткомъ тряпокъ, завязываютъ рты краснымъ коротенькимъ платкомъ или шарфомъ и въ легкой обуви ныряютъ по глубокимъ снегамъ, и благополучно одолеваютъ и сугробы и заносы.
       Еленовка возникла летъ тридцать тому назадъ и названіемъ своимъ, какъ говорятъ, обязана одной весьма известной въ Закавказье вице-губернаторше, которая впоследствіи прославилась эксцентричностью своего поведенія и, переиспытавъ многое въ путешествіяхъ по Европе, Азіи и Америки, кончила темъ, что превратилась въ теософку и последовательницу чуть ли не буддійской веры. Вице-губернаторша та называлась Еленой, и возникшее въ то время на берегу озера Гокчи поселеніе наименовано въ честь ея Еленовкой.
        Въ настоящее время это самое богатое и самое промышленное изъ всехъ сектаторскихъ поселеній Эриванской губерніи.
       Выбранное для Еленовки место на большой транзитной дороге въ Персію, на берегу чудеснейшаго озера, сразу указало еленовцамъ, чемъ следуетъ имъ заниматься, кроме разумеется нескончаемыхъ препирательствъ объ истинной вере и вернейшихъ путяхъ къ святости и блаженству. Еленовцы сделались, во-первыхъ, рыболовами, во-вторыхъ, фургонщиками и извощиками и со временемъ перешли почти наполовину къ ученію іудействующихъ, сделались еще злейшими ростовщиками и лихвенниками, прибравши къ рукамъ не только всехъ своихъ нежидовствующихъ единоплеменниковъ, но и распространивъ свое денежное вліяніе даже на окрестныхъ армянъ и татаръ. Лихвенные проценты еленовцами брались въ ужасающихъ размерахъ, и въ последнее время еленовцы, по справедливости, прослыли не только за жидовствующихъ по вере, но и за истинныхъ жидовъ въ денежныхъ и всякихъ счетахъ.
       Они впрочемъ этимъ не только не печалились, а даже несколько гордились и, исповедуя ученіе іудействующихъ, старались по возможности во всехъ отношеніяхъ ближе подойти къ племени Израилеву. Они гордились сходствомъ не только въ ученіи, но даже въ образе жизни и въ нравахъ съ настоящими евреями, весьма охотно чествовали всякаго къ нимъ заблудшаго отставного солдата-еврея, перенимали при всякомъ случае еврейскіе обычаи — религіозные и семейные, а главное, въ самомъ деле богатели очень быстро.
       Выбранное для поселенія еленовцевъ место было действительно прекрасно. Изобиліе пастбищъ, изобиліе рыбы, климатъ средней полосы Россіи, густое окрестное населеніе, почтовый и транзитный путь, — все способствовало процветанію благосостоянія еленовцевъ и, действительно, они разжились и разжились очень скоро.
       Шла, правда, молва, что благосостояніе еленовцевъ появилось не совсемъ обыкновенными путями, и что фундаментомъ къ обогащенію ихъ послужили будто бы какія-то темныя дела. Въ окрестныхъ селеніяхъ разсказывали, что пока еленовцы не перешли почти наполовину въ іудействующіе, пока не былъ проложенъ шоссейный путь по берегу Гокчи и самый трактъ, на которомъ они расположились — былъ хотя и почтовый, но менее проезженъ и менее безопасенъ, чемъ впоследствіи, — они будто бы промышляли грабежомъ и разбоями. Разсказывали, что, спустивъ въ обрывистыя крутизны и пропасти, прилегающія къ Гокче, разныхъ мирныхъ путешественниковъ, преимущественно купцовъ, везущихъ въ Персію или изъ Персіи товары, они успевали приписать бурямъ и стихіямъ эти будто бы случайныя низверженія со скалъ, и когда по истеченіи немалаго времени открывалось какое-нибудь «мертвое тело, неизвестно кому принадлежащее» (т. е. просто неизвестнаго человека), но носящее явные признаки насильственной смерти, сами же доносили о томъ кому следуетъ.
       Зимній путь по берегу Гокчи, до устройства тамъ шоссе, действительно представлялъ вообще большія трудности, а въ дни мятелей и снежныхъ заносовъ трудности эти, даже для самыхъ легкихъ повозокъ и экипажей, часто превращались въ непреодолимыя препятствія. Даже вьючные караваны и те не решались проходить по берегу во всякую погоду, опасаясь заносовъ и заваловъ, а всякому экипажу, кроме заносовъ и заваловъ, еще всегда грозила большая или меньшая опасность полететь въ пропасть.
       Возвышенный берегъ озера, по которому пролегалъ и пролегаетъ теперь почтовый путь, покрывался въ зимнюю пору, до устройства тамъ шоссе, весьма покатымъ къ стороне Гокчи снежнымъ, нередко совсемъ обледенелымъ наносомъ. Въ два-три часа иной разъ тамъ наметало столько снегу, что никакія расчистки уже не помогали. Едва успевали несколько сравнять наметенную гору снега, какъ ветеръ наметалъ ту же гору вновь и если въ это время кто-либо упорствовалъ продолжать путешествіе, то местами приходилось ехать по совершенно обледенелому къ стороне озера косогору и при сильномъ порыве ветра было всегда много шансовъ слететь въ пропасть. Такія места находились верстахъ въ десяти или двенадцати отъ Еленовки, и ближайшая къ этимъ опаснымъ пунктамъ армянская деревня Чубухлы всю зиму обязывалась выставлять сотни людей для содействія благополучному следованію проезжающихъ по этимъ крутизнамъ. По временамъ въ большіе метели и заносы всякій проездъ временно даже совсемъ пріостанавливался, до окончанія вьюгъ и мятелей, и когда погода стихала, т. е. когда по крайней мере можно было видеть передъ собой, и мокрые хлопья снегу не залепляли глаза и не леденили рукъ, — все, кому было нужно ехать, пускались въ путь, поддерживая на этихъ опасныхъ местахъ легкія повозки большею частью собственными плечами, а тяжелые экипажи просто брали на веревки и лямки и, идя по хребту горы и увязая по колена въ снегу, удерживали экипажъ отъ низверженія въ пропасть.
       Несчастій впрочемъ бывало не много. Случалось, однако, что порывами ветра сваливало на бокъ целые фургоны, да время отъ времени находили въ глубокихъ оврагахъ и лощинахъ Гокчи, почти у самаго берега озера, такъ называемыхъ черводаровъ (перевозщики вьюковъ) съ лицами страшно изуродованными и обезображенными, и нередко еще съ проломленными черепами. Обыкновенно около этихъ злополучныхъ черводаровъ отыскивались и принадлежащее имъ вьюки, содержимое которыхъ, однако, по удостоверенію полицейской власти, или уже совершенно исчезло или же видимо уменьшилось; но такое уменьшеніе вьюковъ, по соображеніямъ властей, следовало приписать главнымъ образомъ тому обстоятельству, что лица, обнаружившіе мертвое тело, вместо того, чтобы поспешить дать знать кому следуетъ, поспешали заняться расхищеніемъ вьюковъ и о нахожденіи мертваго тела давалъ уже знать тотъ, кто заставалъ вьюки окончательно или совсемъ расхищенными.
       Завидующіе богатству еленовцевъ окрестные жители и соседніе русскіе сектаторы разсказывали, что предпріимчивые еленовцы, въ то время еще не оперившіеся и не вошедшіе во вкусъ лихвенныхъ процентовъ, просто-на-просто выходили во время сильныхъ метелей и вьюгъ на опасныя места дороги, дожидались каравановъ и проезжающихъ и,  завладевъ вьюками, спускали самыхъ вьючниковъ въ пропасть, забирали все, что можно можно забрать и, спустя некоторое время, скрывъ все следы преступленія, сами же доносили объ «оказавшемся мертвомъ теле неизвестнаго человека» или объ «утонутіи трупа, неизвестно кому принадлежащаго», а затемъ, по прибытии властей, усердно исполняли обязанности понятыхъ при разныхъ судебно-медицинскихъ вскрытіяхъ и осмотрахъ и охотно давали показанія и при дознаніи и при следствіи.
       Такая ходила объ еленовцахъ молва, и источниками ея, кроме действительно бывшихъ случаевъ убитыхъ или упавшихъ въ Гокчинскія пропасти черводаровъ, въ чемъ впрочемъ участіе еленовцевъ оставалось невыясненнымъ, служила отчасти зависть и удивленіе къ быстрому возрастанію ихъ благосостоянія. А источники ихъ благосостоянія, кроме позже открывшагося лихвеннаго промысла, были и другіе. Неутомимые работники, еленовцы круглый годъ хлопотали сбить себе копейку и не зевали нигде и никогда. Они засевали громадныя пространства подъ посевы пшеницы, они выкашивали сотни десятинъ сенокоса и заготовляли, а потомъ выгодно продавали громадныя скирды сена. Покончивъ полевыя работы, они принимались за извозничество и, нагружая свои фургоны чемъ придется, начиная съ пшеницы, нефти и кончая гокчинской рыбой, везли все это всюду, куда только было можно и выгодно везти. Бабы ихъ неутомимо ткали полотна, пряли пряжу, чесали ленъ, шили, вязали, штопали, варили, пекли и работали, что называется, не покладая рукъ. Несмотря однако на все это, слухи о разныхъ незаконныхъ путяхъ, которыми еленовцы нажили будто-бы свои богатства, не прекращались и держались весьма упорно.
       Роскошное водовместилище, на берегу котораго раскинулась Еленовка, конечно наводила на размышленія всякаго, кто его виделъ. Пока эта безжизненная и безлюдная водяная пустыня только поражаетъ своимъ живописно величественнымъ и безмолвнымъ видомъ. Ни на озере, ни по берегамъ его какъ будто нетъ никакого движенія и жизни. О жизни и движеніи только и говоритъ небольшой островокъ Севанга, лежащій почти у самаго берега съ своимъ чернымъ, старымъ монастыремъ, где спасаются армянскіе схимники, далеко однако не отрешившіеся отъ земныхъ благъ и даже приспособившие некоторыя изъ своихъ построекъ къ учрежденію въ нихъ питейныхъ заведеній. О жизни, хоть и слабо, но все же пожалуй говоритъ несколько армянскихъ и татарскихъ поселеній, исчезающихъ въ узкихъ ущельяхъ, сбегающихся къ озеру; да если прибавить къ этому еще два-три лежащихъ близь Гокчи русскихъ сектаторскихъ поселеній, извлекающихъ, по мере силъ и уменья, выгоду и пользу изъ озера, то это будетъ все, что пока даетъ Гокча окрестному населенію.
       А между темъ одинъ видь этого громаднаго водоема уже наводитъ на мысль о пароходахъ, которые когда-нибудь да оживятъ сонныя окрестности и безжизненные берега озера и установятъ сообщенія между двумя противуположными, пока совершенно незнакомыми, между собою берегами. Но если посмотреть какими доныне еще первобытными способами ловится здесь прекраснейшая форель, какое сравнительно ничтожное количество ея вывозятъ и продаютъ, сколько этой рыбы безъ толку гибнетъ и уничтожается, благодаря способу ловли, съ какими до сихъ поръ затрудненіями связана перевозка этой вкуснейшей рыбы, какая масса труда при этой ловле затрачивается совсемъ напрасно, какъ много погибаетъ икры, просто выбрасываемой за недостаткомъ перевозочныхъ средствъ, — то пожалеешь, что никто изъ власть и силу имеющихъ поныне не обратитъ вниманія на этотъ прекраснейшій уголокъ Закавказья и не дастъ толчка, который бы оживилъ сонную поверхность озера, и безжизненные берега его, и апатичное окрестное населеніе.
       Какъ бы то ни было, но пока роль этого единственнаго въ своемъ роде озера состоитъ въ томъ, чтобы доставлять пріятное зрелище для глазъ путешественника, когда онъ, переехавъ горы Малаго Кавказа и приготовляясь спуститься въ раскаленную Аракскую долину, можетъ вволю надышаться свежимъ воздухомъ Гокчинской равнины, окунуться въ синія Гокчинскія волны и отвести душу и глазъ на зеленыхъ лесистыхъ холмахъ и роскошныхъ нивахъ, прилегающихъ къ озеру.
       Благодатная температура Гокчинской равнины всего лучше сказалась въ внешности ея обитателей. Въ самой Еленовке развилось такое породистое племя, такіе мускулистые рослые парни, дебелыя девки, красивыя жены и ребятишки, — что однимъ своимъ открытымъ видомъ и румяными лицами они ясно говорятъ, что климатъ Гокчи пришелся имъ какъ разъ по вкусу, что условія ссылки, слава Богу, не особенно отразились на ихъ здоровье и что сектанты, по крайней мере въ экономическомъ отношеніи, вполне благоденствуютъ.
       Еленовка, Ахты и Сухой Фонтанъ,  какъ впрочемъ и все прочія сектаторскія поселенія Эриванской губерніи, вмещали въ себе последователей всякихъ ученій и толковъ; хотя съ теченіемъ времени, какъ уже упомянуто ранее, тамъ значительно, и притомъ на счетъ всехъ прочихъ сектъ, увеличилось число іудействующихъ. Все селеніе въ последнее время делилось на три собранія. Многолюднейшимъ считалось субботническое, а молоканское и прыгунское были почти равны по составу. Субботники сосредоточились въ самомъ центре селенія и являлись обладателями лучшихъ домовъ и лучшихъ хозяйствъ, молокане разместились по главной улице деревни, не очень далеко отъ субботниковъ, а прыгуны предпочли отойти во вторую линію селенія и устроились такъ, что свои дневныя собрания делали въ одномъ изъ прыгунскихъ домовъ на главной улице и притомъ неподалеку отъ собранія молоканскаго, дабы соревновать съ ними и въ продолжительности высиживанія въ собраніи и въ достоинстве пенія; по вечерамъ же они сходились въ одной изъ самыхъ отдаленныхъ хатъ селенія и мерцавшій далеко за полночь тусклый светъ въ окнахъ этой хаты свидетельствовалъ объ усердствованіи сіонцевъ.
       Въ Еленовке мне довелось быть, когда уже самые горячіе моменты религіознаго возбужденія миновали и временно прекратились переходы изъ одного толка въ другой.
       Промчавшись по главной улице, со всякимъ гиканьемъ и уханьемъ, молоканинъ-ямщикъ подкатилъ къ какому-то дому, круто остановилъ лошадей, тряхнулъ кудрями и, обернувшись, доложилъ:
       «Здесь господа завсегда останавливаются, коли ежели ночевать хотите... На станціи холодно, а эвто у насъ гостинная»...
       «Какая гостинная?»
       «Какая гостинная?! Ну, проезжательская, по вашему, станція, значитъ!»
       Гостинная, или проезжательская, помещалась въ доме Ивана Васенцова, местнаго жителя, отбывающаго по очереди нарядъ по содержанію этой самой гостинной, или проезжательской, и потому временно обязаннаго быть въ готовности не только къ принятію проезжающихъ, но, сверхъ того, и къ разнымъ другимъ услугамъ по ихъ востребованію. Обязавшись по контракту иметь на почтовой станціи чистыя комнаты для ночлега проезжающихъ, еленовцы однако разсудили вовсе не иметь этихъ чистыхъ комнатъ при станціи, а предпочитали держать при станціи такъ называемую общую, для краткихъ остановокъ техъ проезжающихъ, которые желали только переменить лошадей и ехать дальше; всехъ же прочихъ приглашали въ ту гостинную или приезжательскую, куда меня привезъ ямщикъ.
       Иванъ Васенцовъ, уже весьма пожилой, маленькій, сухой человекъ, былъ субботникъ. Онъ зналъ недурно грамоту и потому исправлялъ при случае священническія обязанности или «бывалъ за раввина», какъ онъ самъ выражался, причемъ ни по одежде, ни по какимъ-либо другимъ признакамъ не отличался отъ всехъ прочихъ своихъ односельчанъ и единоверцевъ. Въ физіономіи его, и особенно въ явственныхъ следахъ военной выправки, ясно проглядывалъ бывшій солдатъ и молва гласила, что онъ и есть действительно никто иной, какъ беглый солдатъ. Васенцовъ и теперь, несмотря на прошедшій не одинъ и не два десятка летъ со времени побега изъ военной службы, не могъ сбросить съ себя солдатской выправки, и потому подтягивался, когда къ нему обращались «начальники», выправлялъ при этомъ руки по швамъ и въ явный разладъ съ прочими сектантами, вообще говорившими нараспевъ и избегавшими всякаго титулованія, Васенцовъ отвечалъ отрывисто, стоялъ выпрямившись, часто титуловалъ и смотрелъ прямо въ глаза.
       Впрочемъ, хотя онъ и бывалъ иногда за раввина и пользовался въ обществе своемъ почетомъ и уваженіемъ, но въ домашнемъ своемъ быту не игралъ никакой роли и былъ ничто въ сравненіи съ супругой своей Екатериной, бабой пребойкой и преехидной. Семья Васенцова была бездетна. Они были зажиточны, любили выпить чайку и побеседовать съ «господами», а потому, кроме проезжающихъ по почтовому тракту, въ гостинной Васенцовыхъ останавливались все местные чиновники, наезжавшіе въ Еленовку или проезжавшіе черезъ нее по деламъ службы. Катерина въ совершенстве знала все местныя дела, а чего не знала, о томъ не задумывалась высказывать свои соображенія и вообще, побывавъ въ обществе господъ, нисколько не стеснялась ихъ присутствіемъ, хотя придерживалась строжайшаго чинопочитанія, и даже когда пила предложенный ей чай или занималась передачей сплетень, непременно оставалась на ногахъ, не взирая ни на какія приглашенія сесть.
      На первый же вопросъ — какой они секты, — Васенцовъ, вытянувшись по-солдатски, коротко отрезалъ:
       «Мы, ваше высокородіе, субботники! По іудейской, значитъ, части!»
       И Васенцовъ ожидалъ дальнейшихъ разспросовъ.
       Въ разсужденіяхъ и доказательствахъ, относящихся до ихъ вероученія, все субботники, какъ и прыгуны и молокане, вообще весьма слабы; никто изъ нихъ, не исключая большинства читальниковъ, сказателей, раввиновъ и проч., ничего толкомъ не знаетъ и объяснить не можетъ. Многіе приписываютъ это желанію утаить сущность ихъ верованій и ученій, но это совсемъ неверно, и если по большей части отъ нихъ нельзя добиться точныхъ и толковыхъ ответовъ, то это происходитъ не столько отъ нежеланія или боязни отвечать, сколько отъ малыхъ познаній, недостатка сведеній и неуверенности.
       «Мы держимся пяти книгъ Моисеевыхъ да пророчествъ», — отвечалъ на мой вопросъ Васенцовъ, считающійся знатокомъ своего дела.
       «Хорошо, пяти книгъ да пророчествъ! Да откуда вы субботники-то взялись? Вотъ что ты мне скажи! Ведь не для васъ же писаны пять книгъ Моисеевыхъ и книги пророковъ! Ведь писаны они для израильтянъ! А вы-то откуда?! Ведь вы русскіе люди?»
       «Это точно, — немедленно соглашается Васенцовъ, — что книги эти писаны для израильтянъ, а не для насъ... ну, а мы хоть и русскіе, да, значитъ, самовольные... пристали, значитъ, къ еврейскому закону... субботничать начали. Вотъ откуда мы. Ну а, значитъ, евреями мы не можемъ быть... потому собственно, какъ же мы теперь сделаемся евреями, коли мы и читать-то по-еврейски не умеемъ?! Теперь, правда, пошла и у насъ эта самая наречія... стали и у насъ по малости учиться читать по-еврейски, — ну, да нельзя сразу... еще немногіе и дошли-то, а вотъ въ Привольномъ (с. въ Бакинской губернии), такъ тамъ у субботниковъ русскія-то наши книги почесть что совсемъ брошены... въ редкомь доме не найдешь теперь еврейской библіи. Тамъ, значитъ, уже настоящее пошло».
       «И понимаютъ въ Привольномъ эти еврейскія книги?»
       «Все какъ следоваетъ! Какъ же! Какъ не понимать?! Выучились и понимаютъ! Оно само собой разумеется, не учимши въ жисть не поймешь, а то, ничего, разбираютъ. Какъ выучишься, такъ и поймешь. Сказываютъ, отъ одного солдата переняли... онъ у нихъ и за раввина былъ».
       «А вы своихъ священниковъ или раввиновъ имеете?»
       «Никакъ нетъ! Священниковъ отрицаемъ, а рабины у насъ есть только, значитъ, неутвержденные... а такіе, выбранные».
       «Значитъ, они выбраны обществомъ, или кемъ-нибудь, да выбраны».
       «Никакъ нетъ! Выбирать ихъ никто не выбиралъ. Кто будетъ ихъ выбирать? А вотъ проявится у насъ хорошій грамотный, толковый человекъ, читаетъ онъ или что сказываетъ намъ... ну, видимъ сами, что читаетъ хорошо и принимаемъ его за рабина, а такъ чтобы настоящихъ рабиновъ, — такъ этакихъ у насъ нетъ».
       Такова несложная организація выбора у субботниковъ ихъ духовныхъ пастырей. Въ Еленовке такихъ признаваемыхъ за рабиновъ оказалось двое, которые и отправляли все местныя требы: венчали, хоронили и даже совершали тотъ обрядъ обрезанія, который мало-по-малу вводится у іудействующихъ.
       Разъ попавши въ эту секту, субботники, какъ доказано опытомъ, уже твердо держатся своего ученія и случаи перехода изъ субботниковъ въ молокане и прыгуны хотя и бываютъ, но весьма редко.
       Многихъ влечетъ въ субботничество чрезвычайно быстрое обогащеніе последователей этой секты, хотя, въ то же время строго требуемое исполненіе обряда обрезанія, многихъ удерживаетъ отъ этого перехода. Случаи перехода въ субботничество, съ совершеніемъ обрезанія, бываютъ теперь довольно часто.
       Еще не такъ давно прибылъ въ Еленовку изъ внутренней Россіи одинъ старообрядецъ какого-то «пустынническаго», какъ онъ говорилъ, толка, и сначала поступилъ въ молокане, но потомъ перешелъ въ субботники и на сорокъ пятомъ году жизни совершилъ обрезаніе во всей точности. После того онъ пробылъ въ субботникахъ около трехъ летъ и затемъ перешелъ въ прыгуны, на чемъ пока и остановился. Свою немаленькую семью этотъ искатель веры таскалъ за собою во всехъ своихъ религіозныхъ скитаніяхъ и кончилъ темъ, что на пятидесятомъ году отъ роду, проживъ съ женою тридцать летъ, прогналъ ее подъ темъ предлогомъ, что она не захотела последовать за нимъ въ прыгунство, а самъ избралъ себе молодую жену изъ прыгунокъ «съ духомъ».
       Субботники никакихъ песенъ, кроме псалмовъ Давида, которые оказались у Васенцова въ трехъ экземплярахъ, не поютъ; поютъ же ихъ преимущественно въ собраніи и изредка дома. Въ собраніяхъ читаютъ, на молоканскій манеръ, исключительно изъ пяти книгъ Моисеевыхъ и, точно также какъ у молоканъ и прыгуновъ, поютъ отдельныя фразы, ничемъ въ напевахъ своихъ не отличаясь отъ молоканъ. Поэзію великаго прыгунскаго учителя Максима Рудометкина субботники совсемъ не признаютъ и самого его считаютъ только великимъ мошенникомъ и обманщикомъ.
       Надъ прыгунствомъ и прыгунами субботники вообще немилосердно насмехаются, хотя не задеваютъ ихъ ни во время моленья, ни при личныхъ спорахъ. Но зато на стороне или въ беседе между собою не щадятъ ихъ нисколько и нимало не верятъ въ божественное происхожденіе ихъ прыжковъ и скачковъ.
       «Самое это прыганье, — говорятъ субботники, — все это выдумки ихъ Максима. Надувалъ онъ ихъ, чисто надувалъ».
       Однако по поводу появленія въ Еленовке прыгунства, Васенцовъ, какъ и все субботники, совсемъ не верившіе въ присутствіе духа въ прыгунахъ, все-таки недоумевали на счетъ всего того, что на ихъ глазахъ проделывалъ вышеописанный Уколъ, или Вуколъ, Любавинъ.
       «Сами видели, — докладывалъ Васенцовъ, — какъ этотъ Уколъ целыми часами стоялъ съ поднятыми кверху руками. И все что-то приговариваетъ, все что-то сказываетъ... чудно такъ!»
       «Думали мы это, думали, — разсказывалъ другой еленовскій рабинъ, Іона Санинъ, — что это у нихъ за духъ такой?! Чудно это, право, что ни на кого-то онъ, кроме нихъ, не сходитъ!.. Вотъ хоть бы на кого изъ насъ, субботниковъ, али хоть на кого изъ молоканъ бы сошелъ, а то на вотъ тебе... нетъ ничаво... Теперь хоть бы вотъ Емельянъ. Пріедетъ онъ въ Еленовку, да сейчасъ наровитъ пойти къ самому что ни на есть богатому да денежному мужику... И начнетъ это онъ его застращивать... Все больше, значитъ, на счетъ нераскаянности... Ну, застращаетъ его, тотъ взмолится, да мукой и откупается... На, молъ, бери сколь хошь, помолись только за меня!»
       «А то ведь что еще они делаютъ-то! — разсказывалъ тотъ же Санинъ, — есть у насъ тутъ одинъ изъ ихныхъ прыгуновъ. Ужъ бедный, онъ, бедный, такой бедный, что и трескать-то ему нечего... Исай Уткинъ прозывается... а ужъ какой пророкъ! Первый что ни на есть! Надысь этотъ самый Уткинъ да Емельянъ, когда остался вдвоемъ, да еще Павелъ Кадулинъ, да еще жена его, — такъ тутъ и сойди на нихъ ихній духъ-то... Вертелись они, вертелись, толкались, толкались, ажъ глаза-то другъ другу совсемъ запорошили... а Павла-то взяли, положили въ коверъ, завернули, да и вынесли въ сени... Жену, молъ, твою будемъ исповедывать... Ну и стали исповедывать...»
       Молоканскій читальникъ въ селе Еленовке, Корней Филимоновъ, съ своей стороны также высказывалъ большія сомненія на счетъ происхожденія прыганья.
       «И возьметъ же на себя человекъ такое самство! — разсуждалъ Корней. — И ведь тщится! И чего же тщится?! И такую онъ тебе прецендалу сделаетъ, такую святость произведетъ, — что на вотъ тебе! И отъ чего они это, значитъ, прыгаютъ!?»
       «Вотъ прежде этого точно бывали пророки, — добавилъ Филимоновъ. — И даже царей обличали и говорили имъ: не ходи, молъ, туда, не делай, молъ, того... И выходила правда, что ходить ай делать было не надоть... А нынешніе люди разе такіе, чтобы пророки являлись!»

       Также нисколько не унывали и соседи еленовцевъ — семеновцы, поселенные на высоте 6000 футовъ и не спускавшіе съ своихъ плечъ полушубковъ даже въ іюле месяце.
       Семеновцы жили ближе всехъ къ селу Никитино, родине Рудометкина, и потому обнаружили сразу особенно большое тяготеніе къ ученію никитинскаго пророка. На первыхъ же порахъ они наполовину перешли въ прыгунство. Позднее, въ эпоху наибольшаго религіознаго броженія въ среде сектантовъ, а вместе съ темъ наиболее цветущую пору развитія прыгунства, семеновцы даже все поголовно перешли къ духовному плясу и съ особенною ревностью готовились принять участіе въ наступленіи 1000-летняго царствованія.
       Въ прыгунское ученіе они ничего новаго не внесли и прославились только великимъ жертвоприношеніемъ, о которомъ разсказано выше (въ главе о прыгунскихъ жертвоприношеніяхъ), но рвеніе ихъ въ прыганьи и духодействіи, въ ожиданіи наступленія тысячелетняго царствія, ознаменовалось однимъ событіемъ. Рвеніе это дошло до того, что въ мае 1854 года местное полицейское начальство внезапно было потревожено курьезвымъ известіемъ.
       Проезжающіе по почтовому тракту отъ с. Делижана до д. Чубухлы, находившейся въ восьми верстахъ отъ Семеновки, единогласно удостоверяли, что обитатели селенія Семеновки вдругъ исчезли и деревня осталась безъ всякаго населенія. Проезжавшіе разсказывали, что при въезде въ Семеновку они были поражены полнейшимъ безлюдіемъ и явными признаками какой-то необычайной пустоты. Только тамъ и сямъ по дворамъ и задворкамъ уныло бродило несколько десятковъ штукъ рогатаго скота, слышался вой и лай голодныхъ собакъ да ревъ некормленной скотины, а людей не оказывалось решительно ни души.
       Встревоженная такимъ страннымъ известіемъ полицейская власть тотчасъ отправилась на розыскъ обезлюдевшаго селенія, прихвативъ съ собою кстати человекъ двадцать казаковъ. По прибытіи на место, и власть и казачья команда решительно недоумевали что случилось. Въ селеніи действительно не было ни одного человека, но въ домахъ все оставалось въ такомъ виде, какъ бы хозяева только что вышли и вотъ-вотъ сейчасъ вернутся. Все домашнее обзаведеніе оставалось нетронутымъ, но людей ни взрослыхъ, ни малолетнихъ решительно не было. Разными путями однако узнали, что еще два дня назадъ семеновцы, забравъ своихъ женъ и детей и покинувъ все свое достояніе на произволъ судьбы, пешкомъ съ торжественнымъ пеніемъ потянулись къ соседней горе, верстахъ въ трехъ отъ селенія. Узнали также, что съ техъ поръ какъ ушли семеновцы, время отъ времени изъ-за горы долетаютъ какіе-то звуки, не то вопли и стоны, не то песни, и что семеновцы, переваливъ за соседній пригорокъ, скрылись изъ виду и съ техъ поръ никто изъ нихъ въ деревню более не показывался.
       Сопровождаемая казаками власть была вынуждена тоже перевалить за указанный пригорокъ, но переваливъ, никого тамъ не нашла, кроме впрочемъ свежихъ следовъ недавно прошедшей по всемъ вероятіямъ многочисленной толпы. По этимъ следамъ пошла и казачья команда; она перевалила еще рядъ пригорковъ и наконецъ, все идя по оказавшимся следамъ, совершила восхожденіе на ту гору, по направленію къ которой потянулись семеновцы.
       Гора была довольно крутая, следы по ней шли все выше и выше, но почти до самой вершины на ней не замечалось никакихъ признаковъ жизни, хотя по временамъ доносились какіе-то глухіе стоны, какъ будто сдержанныя рыданія, какъ будто бабій визгъ и плачъ.
       И вдругъ открылось неожиданное зрелище. На почти круглой макушке горы колыхались какъ волны совершенно однообразныя, белыя, видимо живыя, существа и явственно слышились человеческія рыданія, сопровождаемыя какими-то громкими причитаніями и завываніями.
       Въ центре вершины стоялъ человекъ, облеченный въ белую мешкообразную рубаху, подпоясанную розовой ленточкой и распростерши руки, поднявъ глаза къ небу, изредка какъ бы подпрыгивалъ. Вокругъ него, занимая все пространство верхушки и частью переходя на скаты горы, лежали облеченные въ такіе же мешкообразныя рубахи фигуры мужчинъ и женщинъ и, повергшись на землю ничкомъ, не поднимая головы, что-то выкрикивали и время отъ времени вздрагивали.
       Зрелище было до того неожиданно, что полицейскій чиновникъ и сопровождавшая его казачья команда стали было въ тупикъ, но вследъ затемъ все распростертые на земле быстро поднялись на ноги. Все они были бледные и изнуренные, глаза у всехъ блуждали; белыя мешкообразныя рубахи, доходившія до пятъ, были скомканы и испачканы и все эти люди еле держались на ногахъ.
       Оказалось, что третій уже день они ожидаютъ вознесенія на небо своего учителя и за все время ожиданія ели всего два раза. Потомъ дознали, что учитель, пригласивъ ихъ присутствовать при отхожденіи его на небо, привелъ ихъ на эту гору, но, по непредвиденнымъ для него самого обстоятельствамъ, вознесенія не последовало ни на первый, ни на второй день ожиданія; на третій же — вознесенію помешали прибывшіе казаки. Дознали также, что учитель, съ минуты на минуту откладывая моментъ поднятія на небо, требовалъ горячей молитвы отъ всехъ предстоящихъ и самъ простоялъ съ небольшими перерывами почти два дня на одномъ месте, все простирая руки къ небу и все ожидая, что наконецъ настанетъ часъ вознесенія...
       Отощавшихъ семеновцевъ еле дотащили до деревни...
       Такія удивительныя вещи случались съ семеновцами въ первое время по возникновеніи прыгунства. Жертвы религіознаго броженія считались здесь уже не единицами, а целыми десятками, и подъ вліяніемъ глупыхъ бредней своего пророка чуть целое селеніе не погибло отъ голодной смерти. Но впрочемъ это былъ единственный въ своемъ роде эпизодъ изъ описанной эпохи религіознаго броженія; вообще же у семеновцевъ, какъ и у другихъ сектантовъ, на первыхъ же порахъ оказались свои мученики и великомученики; какъ и везде, эти мученики начали съ постовъ и сугубыхъ покаяній; какъ и везде, они избрали себе царей и царицъ и, не выходя изъ-подъ действия духа, все ожидали тысячелетняго царствованія и все беднели и беднели. Но затемъ они, какъ и все прочіе последователи прыгунства, угомонились, хотя и позже чемъ въ другихъ селеніяхъ, и въ последнее время они, какъ вообще прыгуны, только томятся сомненіями, что правильнее праздновать —  субботу или воскресенье, и следуетъ ли имъ обрезываться или нетъ; во всемъ же прочемъ ихъ религіозная жизнь идетъ довольно безмятежно и гладко.

       Но если Семеновка почти успокоилась и осталась только при сомненіяхъ на счетъ субботы и обрезанія, то въ маленькомъ селеніи Сухомъ Фонтане, верстахъ въ 50 отъ Семеновки, после продолжительнаго религіознаго затишья, возникли вновь довольно азартныя препирательства, конечно, изъ-за веры.
       Сухой Фонтанъ, разумеется, не имелъ никакого фонтана, и безводье этой местности составляло именно ея главную особенность. На сухофонтанской почтовой станціи, построенной въ двухъ верстахъ отъ селенія, приходилось по временамъ даже такъ плохо, что даже воду для почтовыхъ лошадей летомъ возили бочками за восемь верстъ изъ родника въ армянской деревне Алапарсъ; а зимой, когда дорога къ роднику становилась для бочекъ непроходимой, лошадей гоняли на водопой целымъ табуномъ, оставляя тройку или две на случай проезда. Наступала иногда даже и такая пора, что дорогу къ роднику окончательно заметало снежными сугробами, доступъ къ роднику прекращался совершенно и тогда почтовыхъ лошадей поили водой, получаемой отъ растопленнаго въ большихъ котлахъ снега, и такіе котлы нарочно были даже заведены на станции.
       Съ юго-восточной стороны Сухой Фонтанъ упирался въ гору Кетанъ-Дагъ, или Плугъ-гора. Одни уверяли, что гора носила такое названіе по сходству своему съ плугомъ, чего впрочемъ нельзя было заметить при самомъ пылкомъ воображеніи; другіе же утверждали, что такое названіе произошло оттого, что будто бы гора на всемъ своемъ пространстве, отъ подошвы до вершины, не взирая на свою высоту, была доступна для обработки плугомъ, хотя и это мало походило на истину, потому что въ действительности съ плугомъ не доходили не только до вершины, но и до полугоры.
       Гора Кетанъ-Дагъ имела впрочемъ оригинальный видъ. Ровныя, не особенно крутыя ея покатости поростали летомъ такой сочной, такой пестрящей цветами травой, что сухофонтанское сено считалось по справедливости лучшимъ изъ всехъ окрестныхъ, и сухофонтанцамъ пришлось изъ-за него выдержать не одну свалку съ кочующими татарами, которые не могли устоять противъ соблазна хоть изредка прогнать свой скотъ по краешку сухофонтанской горы.
       Снизу казалось, что вершина горы, какъ нельзя более удобно приспособлена для какого-нибудь шатра или жилья. Вершина эта въ виде ровной площадки была точно срезана и утрамбована какъ будто для возведенія какой-нибудь постройки. Сухо-фонтанцы очень дорожили зелеными скатами Кетанъ-Дага и горевали только, что у нихъ было очень мало воды. Но со временемъ, приспособившись къ местности, они нашли способъ отчасти помочь этому горю и стали пользоваться тающимъ на горе и ея скатахъ снегомъ, собирая весною многочисленные ручьи, бежавшіе съ горъ, въ огромный, собственными же средствами устроенный у самой подошвы горы, резервуаръ, причемъ успевали набирать столько воды, что ея хватало до половины іюня месяца, и затемъ расходовали эту воду очень бережливо и не иначе какъ подъ контролемъ стариковъ.
       Самая деревня Сухой Фонтанъ, появившаяся на светъ въ качестве плода офиціальныхъ соображеній, была оригинальный поселокъ на большомъ закавказскомъ транзитномъ пути, обитаемый неспокойными, вечно возбужденными, всегда отыскивающими «истинную веру» сектаторами. Въ пятнадцати хатахъ этой деревушки было по крайней мере пять различныхъ толковъ. Былъ одинъ настоящій великороссійскій раскольникъ-старообрядецъ; четыре молоканскихъ семейства неустанно препирались съ четыремя прыгунскими; одно «жидовствующее» семейство сохраняло полную самостоятельность въ воззреніяхъ на правоту своей веры и не теряло надежды убедить всехъ прочихъ въ несравненно большей основательности празднованія субботы, чемъ воскресенья и, наконецъ, два семейства секты «общихъ» выражали собою разрушительныя начала закавказскаго коммунизма и, проживая подъ одной кровлей на началахъ общей собственности, возбуждали негодованіе своихъ односельцевъ и сверхъ того долго привлекали вниманіе полиціи, пока коммуна эта окончательно не распалась и одинъ членъ ея не перешелъ въ прыгунство, а другой, поупорствовавъ недолгое время, примкнулъ къ жидовствующему семейству и сталъ справлять субботу вместо воскресенья.
       По свободности своихъ религіозныхъ воззреній сухо-фонтанцы были сущіе американцы. Они находились въ состояніи непрерывнаго спора и все свои досуги употребляли исключительно на розысканіе въ св. Писаніи подходящихъ для разбитія своихъ религіозныхъ противниковъ местъ и текстовъ.
       Религіозныя пренія сухо-фонтанцевъ происходили больше на открытомъ воздухе, ибо противники гнушались посещеніемъ хатъ всякаго «иноверца» и «лжехристіанина» и, въ крайнемъ случае, если уже встречалась надобность переговорить съ такимъ иноверцемъ или лжехристіаниномъ, то онъ вызывался для этого изъ хаты и каждый старался не оскверняться прикосновеніемъ къ порогу последователя «неправой веры».
       Сначала молоканское «собраніе» превосходило другія, особенно единоличное сборище семьи «жидовствующаго», и въ количественномъ, и въ голосовомъ отношеніяхъ. Потомъ взяло перевесъ собраніе прыгунское, где завелись не только красивыя, но и замечательно голосистыя царицы, и где конечно не обошлось безъ слепого поклоненія ученію Максима Рудометкина.
       Вообще сухо-фонтанцы были народъ решительный и привычный ко всякимъ передрягамъ. Летомъ они отбивались отъ окрестныхъ татаръ, не упускавшихъ случаевъ попользоваться сухо-фонтанскими пастбищами и вели съ ними формальную войну; зимой они занимались извозомъ, держали постоялые дворы, спорили о вере и, сверхъ того, съ большою для себя выгодою ходили выручать завязнувшіе въ снежныхъ сугробахъ фургоны на такъ называемой Длинной, или Мягкой горе, которая отстояла отъ Сухого Фонтана на семь верстъ и представляла длиннейшій и весьма головоломный спускъ въ низменную часть Эриванской губерніи.
       Сухо-фонтанцы геройски переносили безводье, взбирались съ своими плугами почти до половины Кетанъ-Дага, не задумываясь бросались съ оружіемъ на татаръ-потравщиковъ и по четыре месяца сряду переносили суровую зиму, укрывшись въ своихъ жилищахъ, которыя съ самаго начала поселенія ихъ тамъ одновременно служили и молельнями, и блокгаузами.
       Населеніе Сухого Фонтана было самое разнообразное. Тутъ были и тамбовскіе, и каменецъ-подольскіе выходцы. Была личность, несомненно побывавшая во фронте, но тщательно это скрывавшая и, несмотря ни на какую давность, трепетавшая открытія своего званія и происхожденія. Здесь были всякіе типы; можно было въ лице кандидата въ старшины, Поленина, увидеть плутоватаго типичнаго русскаго дворника; были тамъ дядя Миняй и дядя Митяй; былъ одинъ, столь сладкогласный, съ козлиной бородкой и цветнымъ на шее шарфомъ, субъектъ, что при виде его нельзя было мысленно не перенестись въ глубь Россіи въ міръ «приказчиковъ», «молодцовъ» и т. п.
       Вообще же все это былъ подлинный русскій народъ, сметливый, бойкій, плутоватый, научившійся по-армянски и по-татарски, и относившійся къ армянину и татарину съ сознаніемъ собственнаго превосходства, т. е. попросту съ совершеннымъ пренебреженіемъ.
       «Воры они все, эти самые армяне и татары, — докладывалъ обыкновенно старшина всякому проезжему чиновнику, — никакого съ ними дела не заведешь и не сладишь! Какъ есть все воры! Ты, значитъ, съ нимъ хочешь по дружеству, а онъ подъ тебя ишь вонъ какую цель держитъ!»
       И старшина разсказывалъ, какъ татаринъ, покупая лошадь, наровитъ, будто бы для пробы, сесть на нее да ускакать, не заплативъ разумеется денегъ, или какъ духанщикъ-армянинъ наровитъ или обсчитать на полкопейки или обвесить хоть на самую малость.
       Все сухо-фонтанцы впрочемъ вместе съ старшиной подтверждали, что ни съ татариномъ, ни съ армяниномъ действительно ничего нельзя сделать по дружеству, хотя были и такіе, которые больше всего винили въ этихъ дурныхъ отношеніяхъ съ туземцами самого старшину, но въ то же время не отрицали и того, что съ туземцами ладить трудно.
       «Кляузникъ онъ и пустяшникъ, — отзывался о старшине кандидатъ его Поленинъ, препиравшійся съ нимъ не только за веру, но и за власть, — противности въ немъ много, потому и татары съ нимъ ни какъ съ нами... а что воры они, такъ это такъ точно, настоящіе воры».
       Довольно распространенное и вообще совершенно правильное мненіе относительно миролюбія сектантовъ оказывалось не совсемъ вернымъ по отношенію къ сухо-фонтанцамъ. Было офиціально известно, что ихъ религіозныя распри не разъ уже оканчивались довольно бурными сценами. Правда, что кровопролитія при этомъ не было и вообще не бываетъ, за кинжалы не хватаются, такъ какъ ихъ вообще не держатъ и не имеютъ; при дракахъ вообще не режутся и не выпускаютъ другъ другу внутренностей, какъ это бываетъ у татаръ, но зато, правда весьма редко, прибегаютъ къ палкамъ, железнымъ шворнямъ, лопатамъ и т. п., а то и безъ шворней и лопатъ, если пустить въ ходъ одни кулаки, то и безъ кинжаловъ пролежитъ дня два-три безъ памяти, да два-три месяца будетъ «жалиться» на ломъ во всехъ костяхъ.
       Во внутреннихъ своихъ распряхъ однако сектанты стараются совершенно обойтись безъ вмешательства властей и, не доводя до начальства часто даже очень крупныхъ происшествій, случающихся между ними, обыкновенно успевали покончить все у себя дома мирнымъ путемъ. Домашнія напр. дрязги все безъ исключенія кончаются дома и нужно что-нибудь необыкновенное, чтобы поссорившіеся пошли въ судъ. Но къ числу такихъ необыкновенныхъ поводовъ чтобы судиться, относится напр. такое оскорбленіе, какъ обозвать: чортомъ, дьяволомъ и т. п. Сектанты, не допускающіе никакихъ ругательствъ, боятся особенно этихъ «черныхъ словъ» и не останавливаются въ такихъ случаяхъ даже передъ жалобой мировому.
       Такой случай именно вышелъ разъ въ Сухомъ Фонтане. Поссорились две бабы, молоканка и прыгунка, и какъ ни домогались такъ называемые старики употребить все свое вліяніе, чтобы не допустить до оглашенія «свою домашнюю делу», но не успели въ этомъ.
       Утромъ, почти одновременно, пришли къ мировому две бабы и тутъ же приступили къ взаимнымъ попрекамъ, усовещивая другъ друга сознаться въ своей вине. Обе считали себя обиженными и обе со слезами на глазахъ объясняли, чемъ именно они обижены.
       «Ведь обозвала же ты меня колдуньей, — говорила Пелагея Королева, обращаясь къ своей противнице, — ведь сказала же ты что я этому... самому... «черному», вишь, сестрица... ведь разе это такъ-то можно, разе есть тебе такой законъ, чтобы меня такъ обзывать! Ваше высокородіе, пусть ваша милость насъ разсудитъ», — закончила Королева, обратясь къ судье, и кончикомъ передника стала тереть сухія глаза.
       «Хорошо-то хорошо, ты вотъ сказываешь ихъ высокоблагородью, — отозвалась противница Королевой, Авдотья Поленина, — что и говорить, какъ хорошо, оченно даже складно... А вотъ ты теперича скажи-ка ихъ высокоблагородію, какъ ты говорила, что я держу «потайные гроба!» Ты вотъ это-то скажи-ка, а то что, вишь ты, назвала я ее колдуньей! Ты вотъ дай ответъ ихъ высокоблагородію, какіе эвто ты сознаешь за мной потайные гроба!»
       И Авдотья Поленина также концомъ передника стала вытирать совсемъ сухія глаза.
       Тутъ появились мужья обиженныхъ и стали было убеждать кончить дело.
       «Слышь ты! — говорилъ Кирей Поленинъ своей жене, — слышь-ка!..»
       Но Авдотья оттолкнула руку мужа и, обратясь въ полуоборота къ своей противнице, продолжала высчитывать все свои огорченія и обиды.
       «Слышь ты! — говорилъ въ свою очередь Ефимъ Королевъ, притрогиваясь къ правому плечу своей расходившейся супруги, — слышь-ка! слы-ы-ышь!»
       Но Пелагея Королева также отдернула свое плечо и также, обратясь въ полуоборота къ своей противнице, старалась ее перекричать и высчитывала свои обиды.
       «Слышьте-ка, слышьте!..» — попытались еще разъ Кирей и Ефимъ, и еще разъ притронулись къ плечамъ своихъ супругъ, но обе отдернули плечи еще решительнее, и оба супруга почти единовременно пожали плечами и вместе произнесли:
       «Вотъ дуры-то! Ужъ правда, что дуры и есть!»
       После того, отвернувшись, оба отошли въ толпу.
       Подъ «потайными гробами» оказалось следуетъ понимать такое иносказаніе, которое было обидно для чести и целомудрія Авдотьи Полениной. Выяснилось, что если незамужняя или даже замужняя женщина родитъ ребенка, да изъ стыда или по какимъ другимъ причинамъ задушитъ его, то это и значитъ иметь «потайной гробъ». Другими словами выходило, что Пелагея Королева упрекала Авдотью Поленину въ прелюбодеяніи, хотя присутствовавшій при этомъ супругъ не очень скорбелъ о своей поруганной семейной чести и больше хлопоталъ не доводить дело до суда.
       После долгихъ попрековъ и объясненій, поссорившихся бабъ свели на миръ ихъ же собственные мужья. Авдотья однако согласилась на миръ не иначе, какъ съ темъ, чтобы Пелагея высказала свое извиненіе непременно въ такой форме: «Прости меня, Авдотья Леонтьевна, что я тебя напрасно оклеветала предъ Богомъ и предъ людьми, въ чемъ я и раскаиваюсь». После этого бабы торжественно поцеловались и дело было кончено.
       Взаимныя отношенія сухо-фонтанскихъ прыгуновъ и молоканъ въ последнее время однако несколько обострились, благодаря тому, что на сторону прыгуновъ перешло еще одно, счетомъ пятое, семейство, чемъ самолюбіе молоканъ было сильно задето.
       «Осилили они насъ, — говорилъ молоканскій «молитвенникъ», — осилили прыгунишки... все у нихъ этотъ Молчановъ, попъ что ли по-вашему, заправляетъ».
       «Ничего, дай срокъ... поправимся и мы!»
       «Виданное ли дело, какъ у нихъ эта самая пляска... отъ духа сказываютъ...»
       «Неверное это понятіе... Разе Богъ да станетъ прыгать!..»
       И «молитвенникъ» задумался, какъ бы разсуждая, верная или неверная эта понятія, что Богъ будто прыгаетъ.
       Другой сухо-фонтанскій молоканинъ, по имени Солофей, высказался по этому случаю еще резче. Этотъ Солофей, старикъ летъ шестидесяти, неизменно со дня высылки на Кавказъ следуетъ молоканскому ученію. Одинъ изъ немногихъ, онъ удержался отъ увлеченія толками жидовствующихъ и прыгуновъ. По собственнымъ его словамъ, «замолоканивъ» на двадцатомъ году отъ роду еще въ Тамбовской губерніи, когда занимался коробейнымъ промысломъ, онъ надеется съ темъ и умереть.
       Прыгунскихъ ученій и верованій Солофей никогда не одобрялъ и не одобряетъ, потому что пляска прыгунская, по его мненію, приличествуетъ не собранію духовныхъ христіанъ, а духану и кабаку.
       Сынъ этого Солофея перешелъ однако въ прыгуны и мненія своего отца насчетъ того, где сидитъ Богъ, видимо не разделяетъ, почему между отцомъ и сыномъ вышло совершенное отчужденіе.
       Солофей переноситъ это какъ наказаніе, ниспосланное ему Богомъ, но кроме этого у него есть еще и другое огорченіе. Ему уже шестьдесятъ летъ отъ роду и онъ все еще не можетъ примириться съ офиціально за нимъ утвердившимся именемъ Солофея. Ни въ какихъ святцахъ такого имени по справкамъ не нашлось, а онъ между темъ везде считается Солофеемъ. Самъ онъ хорошо знаетъ, что рожденный въ православіи онъ былъ нареченъ при крещеніи именемъ Философа, но мать его, не совладавъ съ трудностями произношенія такого имени, переделала его въ Солофея и такая, по уверенію Солофея, не складная прозвища такъ за нимъ навсегда и осталась, несмотря на все хлопоты и старанія возстановить свое настоящее имя.
       Кроме семейнаго раздора Солофея съ сыномъ, перешедшаго уже въ хроническое состояніе, въ Сухомъ Фонтане произошла еще другая, гораздо более жестокая семейно-религіозная распря.
       Отецъ и сынъ, Петръ и Вавило Уваровы, жившіе много летъ въ совершенномъ согласіи, вдругъ разсорились, и разорились до ожесточенія, до ненависти, до безумія. Все произошло изъ-за веры. Вавило Уваровъ, долго исповедуя молоканство, вдругъ превратился въ яраго прыгуна и зачастилъ въ прыгунское собраніе, где разумеется, какъ всякій прозелитъ, былъ принять съ распростертыми объятіями. Вавило былъ уже въ такомъ возрасте, что сделалъ это совершенно сознательно, и молоканамъ было менее всего основанія утверждать, что Вавило увлекся, какъ случалось это съ какими-нибудь мальчишками.
       Петръ Уваровъ разсвирепелъ и первымъ долгомъ выгналъ сына изъ дому. Вавило, не смущаясь, выстроилъ крохотную избенку въ самомъ конце деревни и зажилъ тамъ собственнымъ хозяйствомъ. Петръ прекратилъ всякія сношенія съ сыномъ. Онъ считалъ для себя великимъ срамомъ бывать у него въ доме, говорить съ нимъ, прикасаться къ нему, особенно же делить съ нимъ трапезу. Въ самое короткое время семейная борьба разгорелась до последнихъ пределовъ. Однако потребность высказаться, убедить, возвратить отступника на истинный путь не унималась въ Петре Уварове, а вместе съ темъ въ Вавиле росла все большая и большая уверенность въ правоте своей новой веры. И чище, и выше, и святей казалось ему вновь принятое ученіе. Онъ скоро такъ въ него втянулся, сделался такимъ ярымъ его поборникомъ, что готовъ былъ воспріять изъ-за него не только отцовскіе побои, но даже мученическій венецъ и смерть.
       Дело подъ конецъ дошло до невероятнаго ожесточенія. Отецъ съ сыномъ не могли встречаться, не пославъ другъ другу плевка, не могли говорить другъ о друге безъ ярости. Встречался Вавило Петру и последній круто поворачивалъ назадъ, попадался Петръ Вавиле и сынъ переходилъ на другую сторону улицы или отворачивался и ждалъ пока отецъ пройдетъ.
       Борьба отца съ сыномъ въ такой деревушке, где насчитывалось всего пятнадцать домовъ, не могла не завлечь и прочихъ членовъ этой маленькой общины. Деревня поделилась на два враждующіе стана. Только одно семейство субботниковъ не приняло участія въ деревенской распре и спокойно смотрело на гвалтъ и шумъ, поднятый спорящими.
       Потребность спорить и убеждать росла съ обеихъ сторонъ по мере того, какъ распря разгоралась. Но не желая оскверняться взаимнымъ посещеніемъ жилищъ своихъ противниковъ, спорящіе придумали устраивать религіозныя препирательства подъ открытымъ небомъ. Выбрана была нейтральная полоса, какъ разъ посредине деревни, между двумя домами, изъ которыхъ одинъ принадлежалъ прыгуну, а другой — молоканину. На эти споры обыкновенно являлись обе стороны въ полномъ комплекте и притомъ въ такомъ настроеніи, что были всегда готовы поддержать свои доводы кулаками.
       Только внушительныя настоянія стариковъ останавливали спорящихъ на пути благоразумія. Особенно Петръ Уваровъ горелъ пламеннымъ желаніемъ вздуть своего отступника-сына, и не приводилъ этого въ исполненіе только потому, что старики не допустили бы до этого, да и самъ Вавило серьезнымъ образомъ могъ дать отпоръ.
       Какъ-то разъ въ летній, безоблачный, умеренно прохладный день, именно въ воскресенье после обедни, собрались противники на обыкновенномъ месте для беседы. Предполагалось новое состязаніе о вере. Прыгунъ Петръ Холоповъ брался наиубедительнейшимъ образомъ доказать, что все молокане вообще и въ частности Петръ Уваровъ окончательно ошибаются, считая свой сехтъ правильнымъ. Молоканинъ Акимъ Верзилинъ съ своей стороны принялъ на себя обязанность опровергнуть все доводы Холопова и, разбивъ его на голову, убедить всехъ въ преимущественной святости и истинности молоканства.
       Обе стороны собрались почти что разомъ, и въ совершенномъ молчаніи ожидали начала диспута. Петръ Холоповъ не замедлилъ открыть военныя действія. Онъ прямо заявилъ, что то место «обряда духовныхъ христіанъ», где говорится о секте, относится именно до прыгуновъ, а не до молоканъ.
       «Тамъ написано, — объяснялъ Холоповъ, — что нашъ сехтъ состоитъ въ подтвержденіе сонму людей, что блудъ, прелюбодейство, пьянство, убійство, грабежи мы ниспровергаемъ»... «И точно, что нетъ у насъ ничего этого, — говорилъ Холоповъ съ полнымъ убежденіемъ, — нетъ у насъ ни блуда, ни прелюбодейства, ни пьянства, не то, что вотъ у васъ, молоканъ», — кончалъ Холоповъ укоризненно.
       Противная сторона возстала, какъ одинъ человекъ, съ протестомъ противъ такого обвиненія.
       «А у насъ кто же блудитъ аль пьянствуетъ? — разомъ спросили несколько человекъ. — Скажи, коли знаешь?»
       «А вонъ въ Еленовке, скажете небось, не пьянствуютъ, а въ Ахтахъ не прелюбодействуютъ! Мало ли где еще!..», — началъ объяснять Холоповъ, но его прервали.
       «Экъ тебя понесло куды! Въ Ахты, да въ Еленовку... Ты бы еще, что получше прибралъ, нетъ ли где еще? А ваши константиновскіе не прелюбодействуютъ, а александровцы не блудятъ, а въ Семеновке...»
       «Экъ зарядилъ: прелюбодействуютъ!.. — прервалъ въ свою очередь Холоповъ, — а ты вотъ покажи-ка, где вотъ наши пьянствуютъ, вотъ какъ напримеръ ваши въ Ахтахъ, да въ Еленовке?!»
       «Да что ты съ Ахтами, да Еленовкой! Что намъ до нихъ!»
       «А все ваши же ведь... те же молокане, те  же   неверные»
       «Подожди еще! Неверные! Вы, что ли, верные-то?!»
       «Разумеется, мы! Въ книгахъ такъ оно и сказано: вотъ, молъ, члены Сіона первое место займутъ, а члены Ерусалима уже опосля .. и подождать еще вамъ-то придется, и попросить, и помолиться, и покаяться. Да что! Коли и покаетесь, то такъ тамъ еще посмотрятъ, какъ съ вами быть-то, можетъ простятъ, а можетъ и не скоро!..»
       И Холоповъ, ссылаясь на «Душевное Зеркало», сталъ доказывать разницу между членами Сіона, т. е. прыгунами, и членами Іерусалима, т. е. всеми прочими, не исповедующими прыгунскую веру. Выходило такъ, что на этотъ счетъ въ «Душевномъ Зеркале» имеются несколько отдельныхъ главъ.
       Въ одной изъ этихъ главъ приводится свидетельство св. Писанія на счетъ того, что настанетъ время, когда придетъ разделеніе рабовъ Божіихъ на два званія: первое — люди святые въ Сіоне веселятся, второе — Іерусалимъ плачемъ восплачется...
       «Ведь вонъ за сколько годовъ-то, — обращался Холоповъ къ своимъ противникамъ, — Всемогущій Господь возвестилъ о разделеніи своихъ рабовъ, которая разделенія, какъ видимъ, ныне уже началась. Такъ оно все и есть, какъ сказано въ Писаніи... Въ Душевномъ-то Зеркале какъ теперь говорится на счетъ молоканъ? Какъ? а вонъ какъ!.. Живутъ-де они степенно и видъ имеютъ благочестія, но, вишь ты, всемерно тщатся своими силами пріобресть спасеніе, а на Бога во всехъ случаяхъ положиться опасаются... Да не только еще это... а еще такъ сказано, что, молъ, Духа святаго, многоразлично действующаго членами Сіона, не понимаютъ, но более все укоряютъ, ругаютъ и смеются и говорятъ, ничего, молъ, нетъ...»
       Холоповъ однако уверялъ, что изъ всехъ попытокъ молоканъ обойтись безъ содействія членовъ Сіона, ровно ничего не выйдетъ, что напрасно они хлопочутъ «вступить на собственную степень» и что за все за это на нихъ обрушатся разныя беды «дабы они винность свою восчувствовали» и наконецъ винность эту они действительно восчувствуютъ, — тогда произойдетъ плачъ.
       Этотъ «плачъ», какъ доказывалъ Холоповъ, изображенъ въ «Душевномъ Зеркале» яркими красками.
       «Изъ глубины сердца, — читалъ Холоповъ изъ «Душевнаго Зеркала», — съ печалью неограниченною, съ обильными горячими слезами и съ поверженіемъ на землю, скажутъ члены Іерусалима членамъ Сіона: истинно и верно! Мы, молъ, теперь видимъ, что действовалъ вами св. Духъ, а мы, молъ, только ожесточались и славу худую про васъ пущали... Попросите, молъ, за насъ Бога, чтобы Онъ умилосердствовался надъ нами, достойными вечнаго осужденія и муки... Пролейте, молъ, свои духовныя слезныя капли... Залейте, молъ, вашимъ моленіемъ пылающій огненный пламень, пріуготованный намъ за нашу хулу и досаду Богу и вамъ!»
       «Вотъ такъ оно и будетъ!» — прибавилъ Холоповъ.
       Но Верзилинъ, представитель молоканства, никакъ не соглашался признать такую роль за прыгунами.
       «Не  много ли  будетъ? Не придется ли еще вамъ-то попросить у насъ прощенія!? Не вы ли напередъ-то насъ заплачете? Повиниться мы не прочь, коли ежели въ чемъ виноваты, да виниться-то не въ чемъ... вины своей не знаемъ!»
       Такими вопросами отозвался Верзилинъ на речь Холопова.
       «Не знаете?! Такъ вотъ узнаете, — отвечалъ Холоповъ, — Охъ, придете... право, придете... Не миновать вамъ придти, не потому, чтобы мы, значитъ, напустили на себя эту самость... а потому, что Господу угодно... Онъ призналъ насъ достойными... Чрезъ насъ исполнитесь Духа свята и небесной радости... Воспылаютъ, сказано въ «Душевномъ Зеркале», сердца ихъ, т. е. членовъ Іерусалима, неограниченною и покорною любовью къ членамъ Сіона и они всемерно будутъ награждать ихъ своими первейшими дарами и достатками, дабы сподобиться ихъ любви... Самъ Господь сказалъ: «Блаженъ тотъ, кто имеетъ племя въ Сіоне». И не токмо, что вы, да и все прочіе мучители, даже и цари земные услышатъ блистаніе Бога силы и не отверзутъ устъ своихъ противъ воли Всемогущаго, ибо Господь за сколько времени определилъ смириться вамъ предъ нами. И безпременно смиритесь!» — закончилъ Холоповъ.
       Молокане впрочемъ нисколько не убедились доводами Холопова, которые, къ слову сказать, имъ были давно известны и повторялись не разъ и прежде.
       И прежде не разъ сухо-фонтанцы сходились на подобные же диспуты, но пошатнуть другъ въ друге веру въ свое первенство предъ Богомъ не могли. Безъ всякихъ результатовъ кончались обыкновенно все такія беседы, и на этотъ разъ состязаніе Холопова и Верзилина также прошло безследно. Обе стороны разошлись по домамъ, нисколько не поколебавшись въ своихъ воззреніяхъ.
       Впоследствіи впрочемъ и въ Сухомъ Фонтане всякія религіозныя препирательства были прекращены. Уваровы также окончательно разошлись, какъ разошелся Солофей съ сыномъ, и съ наступленіемъ затишья въ местномъ сектаторстве уже давно не появлялось новыхъ жертвъ религіознаго броженія.