И. К. Бирюков
МОЛОКАНЕ В АМЕРИКЕ
1969
Глава 1
МИГРАЦИЯ
Переселение молокан из России проходило приблизительно в то время, когда Великая Миграция народов Восточной и Южной Европы в Америку достигла своего пика (Максимальное количество европейских эмигрантов было перед Первой мировой войной: по приблизительным подсчетам, ежегодно переселялось за океан более 1 млн. человек. — Прим. переводчика). До рубежа XIX-XX вв. переселенцами в Новый Свет были преимущественно выходцы из Великобритании, Скандинавских стран и Германии. Большинство из них, за исключением ирландцев, таким способом искали случай воспользоваться Законом о гомстедах (земельных участках, — прим. переводчика), действовавшим в 1860-х годах и предоставлявшим помощь в приобретении и развитии новых землевладений на Среднем Западе. С этой целью они становились фермерами в различных штатах и на территориях к западу от р. Миссисипи. Лишь у относительно небольшого числа эмигрантов из Восточной и Южной Европы появлялось желание или финансовая возможность ступить на этот же путь.
Начиная со второй половины XIX века промышленность в Соединенных Штатах развивалась все более и более быстрыми темпами. Спрос на рабочих в шахтах, на металлургических заводах, железных дорогах и ткацких фабриках Новой Англии, как и в других отраслях промышленности Восточных Штатов, был высок.
Промышленный бум открыл для бедной части населения России, Польши, южнославянских стран, а также Италии, обширные возможности выбраться из отчаянной нищеты. К тому же для евреев это был шанс избавиться от притеснения и постоянных погромов в Польше и Царской России, как и для поляков — вариант преодоления политического гнета со стороны тех же правительств. Балканских славян тоже привлекала мысль о возможности быстро разбогатеть на шахтах и металлургических заводах Соединенных Штатов, что позволило бы им вернуться домой к своим семьям и на склоне лет жить в довольстве. Итальянцам было жизненно важно решить проблему перенаселенности своей страны, и они обычно не возвращались на оставленную родину.
По названным причинам миллионы переселенцев стекались в Новый Свет. Русские не были исключением и прибывали многочисленно — кто по политическим мотивам, кто по экономическим, а иногда по тем и другим одновременно. Примерно в то же время и молокане начали мигрировать в Новый Свет, но предпосылки их миграции были совершенно иными. Они приезжали не для того, чтобы сколотить состояние, не для того, чтобы освободиться от экономического гнета или политических притеснений. В то время и даже полувеком ранее — фактически с момента изгнания в Закавказье в конце 1830-х гг. — экономическое положение молокан было лучше положения трудящихся слоев России, Восточной Европы или Италии.
Рассудительные и трудолюбивые молокане по прибытию в Армению, Грузию и другие земли Закавказья очень быстро построили деревни в безлюдных местах, принялись за возделывание полей пшеницы на необработанных землях, строили мельницы на многочисленных речках и выращивали фруктовые сады как продовольственное подспорье. Чтобы повысить свой достаток, они нанимались извозчиками на зимние месяцы, ибо железных дорог в то время в Закавказье не было. Тем самым к концу века они были экономически самообеспечены, хотя, справедливо будет заметить, что несколько бедных семей все-таки имелось в каждой деревне.
В религиозных вопросах они также в достаточной мере пользовались свободой. Среди них не было принудительного поклонения Богу по официальному канону, им разрешалось жить по своим убеждениям. Хотя господствующая Церковь время от времени присылала миссионеров к молоканам и те пытались вернуть население в лоно Православной Церкви, но им давали отпор доморощенные апологеты, при этом обходилось без насильственных мер, и никто не был наказан за несогласие с мнением миссионеров. Даже заключение Максима Гавриловича в тюрьму (1858 г.) не было наказанием, последовавшим за отказ вернуться в Православие, но за дерзкую попытку подать прошение Наместнику Закавказья о прекращении преследований прыгунов местными властями, подстрекаемых постоянными молоканами, которые не одобряли новшество прыгания во время богослужений.
В действительности положение дел было таково, что молоканские собрания в деревнях и городах процветали как никогда ранее. В вопросах веры молокане не были агрессивны и жили во взаимном мире и согласии со своими соседями. От своих убеждений не отступались, напротив, из православной веры было много новообращенных. Так, близлежащая армянская деревня Каракала приняла веру прыгунов, и позже многие из этих армян переехали в Америку одновременно с русскими молоканами.
Молокане часто группами посещали соседние деревни. Обычно их прибытие перерастало в празднество. При таких всречах во время моления в церквях и в частных домах неизменно были пророчества о Походе в Убежище. Из одного конца деревни в другой выступали маршами, в которых участвовали всей общиной прыгунов, затем снова возвращаясь в молитвенный дом, что символизировало бегство в Убежище. Подобные действия носили название «Духовных Манёвров». Они предвосхищали собой окончательное переселение в Убежище, найденное в Америке. На таких собраниях обсуждались и решались также вопросы, касающиеся жизни всего Братства.
Но, несмотря на внешнее спокойствие и довольство, нельзя было не заметить предчувствие того, что переселение в Закавказье было всего лишь временным. Очень часто пророки от имени Святого Духа напоминали людям о будущем Походе в место Убежища, к которому надо быть готовыми в любой момент.
Пророк, который первый произнес эти слова, был Давид Ессеич, который уже в 1830-ых годах написал в своей Сионской Книжке, что будет разделение духовных молокан на две группы — Сион и Иерусалим, и что Сион поведётся в место Убежища, а члены Иерусалима останутся и будут подвергнуты страданию. Про Сион он говорил такими словами: "Таковыхъ Господь соберётъ заблаговременно со всехъ странъ света въ место убежище, уготованное имъ отъ Бога, чтобы питали ихъ тамъ 1260 дней во всякомъ спокойствiи и тишине».
Во всех Духовных церквях деревень Закавказья многократно звучала эта идея. Песни, которые всегда отражают людские надежды и чаяния лучше любых других свидетельств, сочинялись и исполнялись очень ревностно, призывая всех быть наготове перед Походом в Убежище. В дошедшей до нас песенной книге много старинных куплетов с призывами такого рода. Об этом поётся в песнях № 3, № 140, № 147, № 149, но наиболее известна и любима — как в прошлом, так и по сей день — песня № 326: «Не пора ли тебе, Сионъ, управлять себя в Походъ»:
Не пора ли тебе, Сионъ,
Управлять себя в Походъ
Отъ ужасной сей грозы,
Хотящей скоро прийти.
Отъ Северной сей страны
Время тебе, Сионъ, выйти
Въ дальнюю Южную страну,
Въ людскую пустыню...
В этих песнях настойчиво повторялось, что будет Поход в Убежище, но не из-за экономической нужды и не из-за религиозных гонений, а по причине страшной опасности, которая была уже близка и которая должна сотрясти весь мир.
Точный смысл этих предсказаний не был известен никому. Никто не знал ни местоположения Убежища, ни конкретного времени Похода. Тем не менее, одному очень юному пророку Святым Духом было открыто приблизительное время Похода, но не место назначения, если не считать самых расплывчатых выражений.
Около 1852 года десятилетний пророк Ефим Герасимич Клубникин (род. в 1842 г.) вдохновенно рисовал рисунки и планы пророческого содержания и записывал предсказания о Походе в Убежище.
В откровениях ему было дано знание о тройном знамении, по которому он узнает время Похода. Детской рукой он записывал эти откровения и никому не рассказывал о них, терпеливо и втайне ото всех ожидая их исполнения почти сорок лет.
В книге «Дух и Жизнь» на стр. 638, среди других его записей, можно встретить следующее предсказание: «Нарисованъ планъ, на нёмъ цифры 99 и 44, окно и заря. Съ того времени Суды Божiи будутъ совершаться годъ за годомъ, и великiе событiя въ народахъ. Разрешаются Ангелы на мученiя и казни по всей земле, застонаетъ народъ вселенной отъ великихъ бедъ. Скоро будутъ три предмета передъ походомъ въ Убежище: первый — будутъ собираться на молитву въ полночь; второй — блеснётъ ночью светъ съ неба, виденъ будетъ по всей земле; третiй — ночью съ востока на западъ запоютъ: «Вопль бысть, сё Женихъ идётъ!». Верующiе тому пойдутъ въ Походъ въ дальнюю страну, а неверующiе останутся на месте».
Ефим Герасимич родился в деревне Никитино в Эриваньской губернии 17 декабря 1842 года, спустя два года после того, как его родители вместе с другими молоканами совершили тяжелый пеший переход из Центральной России по приказу правительства Николая I. Ефим родился третьим ребенком в многодетной семье, где у него было пятеро братьев и пять сестер.
Об отце своем он писал: «Мой отецъ, Герасимъ Карповичъ, жилъ въ Россiи въ Тамбовской губернiи въ городе Моршанске. Моя мать, Анна, изъ той же области, родомъ изъ деревни Алгасова. Въ семнадцать летъ мой отецъ былъ сурово наказанъ за молоканскую веру. Ему присудили 180 ударовъ березовыхъ розогъ и столько же на следующiй день, после чего его положили на спину и сделали еще 180 ударов, чтобы онъ не смогъ ни сидеть, ни лежать. Когда же онъ снова отказался вернуться въ Православную Церковь, священникъ приказалъ полицiи зажать ему голову въ деревянные колоды и затягивать их болтами до техъ поръ, пока онъ не лишится сознанiя, после чего онъ былъ оставленъ на жгучемъ морозе и только потомъ отпущенъ домой». В 1840 году его семья вместе с другими семьями, отказавшимися отречься от Молоканской веры, была изгнана в Закавказье и, в конце концов, осела в Никитиной, где родился Ефим.
Семья Клубникиных жила здесь до окончания Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. При заключили мирного соглашения России от Турции отошел район города Карс и, желая населить новую границу русскими людьми, многих молокан после 1880 г. заставили семьями перебраться туда. В скором времени там было основано довольно значительное количество молоканских деревень, которые зажили в процветании и позднее превратились в центр распространения идеи о переезде в Америку.
Клубникины остались жить в новой деревне Романовке. В этой деревне Ефиму явилось тройное знамение, которого он терпеливо ждал много лет.
Пока он этого ждал, произошло другое событие, сильно взволновавшее молоканский народ по всему Закавказью. В 1889 году истек 50-летний период освобождения молокан от военной службы, предоставленный им как переселенцам в 1839 году. Правительство не замедлило сообщить молоканам, обратившись к выбранным для этой цели старцам, что отныне их юноши в возрасте от 21 года будут призываться на пять лет военной службы наравне с другим российским населением.
По единогласному мнению старцев подобное решение правительства оскверняло веру, но было высказано предложение сразу не оказывать сопротивления, что подразумевало поиск любых других способов избежать исполнения указа.
В эти годы Россия устанавливала мирный порядок на недавно завоеванных территориях за Каспием (в Туркестане) и, беспокоясь о заселении приграничного района русскими, предложила молоканам еще 10 лет освобождения от военной службы для тех, кто решит переселиться. Сотни молоканских семей воспользовались предложением, начав переезжать на новые территории из Армении, Грузии и Карской области, основывая новые молоканские деревни.
Но все же оставались и те, кто искал более надежного решения вопроса о военной обязанности. Созывали собрание за собранием в надежде найти такое решение.
В этот период происходящие события убеждали Клубникина в том, что знамения, которых он столь терпеливо ждал, теперь появились. Когда XX век готовился сменить XIX, в деревнях Меликёй и Романовка без какой-либо предварительной договоренности люди неожиданно начали собираться на ночные моления. Примерно в то же время на небе наблюдалась ярчайшая вспышка света. Многие стали очевидцами этого явления, внушившего трепет и всех озадачившего, но, будучи преимущественно безграмотными, молокане не зафиксировали в записях ни дату, ни час события, поэтому сейчас не существует письменного его описания, хотя еще многие живы из тех, кто слышал рассказы своих родителей, видевших всё своими глазами. Третьим знаком, также появившимся следом за первыми двумя, стало пение в деревне Малой Тюкме песни, суть которой заключалась в словах «Сё Жених грядёт».
Обретя полную уверенность, Клубникин раскрыл хранимую им тайну нескольким старцам, которые были наиболее близки ему по духу, и настаивал на принятии ими мер для всеобщего выезда из страны в связи с приближающимся горестным периодом в России.
Его слова стали долгожданным импульсом для тех, кто был в поиске надежного выхода из ситуации с обязательной военной службой, что, в самый напряженный момент, привело к решению о подаче царю прошения об отмене военной обязанности. Четверо старейшин были выбраны для личной подачи прошения в Санкт-Петербург. Район Карса должны были представлять Филипп М. Шубин и Иван Г. Самарин, Эриваньскую губернию — Семён Т. Шубин и Иван К. Холопов.
В книге «Дух и Жизнь» на странице 749 приведено это прошение: «Ваше Императорское Величество! Въ силу христiанского ученiя существующая воинская повинность противоречитъ исповедуемой нами релиiии и что юноши наши этим вразумлены, но несутъ таковую ввиду страха наказанiя за отказы отъ ее исполненiя; долго или коротко, они откажутся исполнять её. Страшась нести страданiя за отказы съ одной стороны и не желая доводить правительство до карательныхъ противъ насъ меръ — съ другой, просимъ Ваше Императорское величество освободить насъ отъ личной воинской повинности; а въ случае невозможности — разрешить намъ съ семьями нашими выехать за границу».
После долгого путешествия в столицу делегаты вернулись с отказом. Весной того же 1900-го года прыгуны выбрали Филиппа М. Шубина и Ивана Г. Самарина, в то время как постоянные выбрали Федора Т. Бучнева, и те должны были отправиться в Канаду для изучения самой возможности миграции в эту страну, заручившись письменной поддержкой 1000 человек.
Тем временем Клубникин взял на себя труд проповеди среди жителей деревень Эриваньской губернии. Странствуя из одной деревни в другую, он посвящал в свои откровения только тех старцев, которые, по его мнению, могли принять их; но узнав, что имеются и те, кто не был благосклонно расположен к такой проповеди, он, опасаясь предательства, возвратился в Романовку и сосредоточил свои усилия в районе Карса, не пренебрегая при этом сообщить и армянским братьям в Каракале, что если они не оставят эту страну, то их люди в наступающем грозном времени пострадают гораздо сильнее, чем их российские братья. Духовные армяне вняли его предостережению и, когда пришло время, последовали за русскими молоканами в Америку (Прим.: Пророчество, буквально касающееся армянского народа, осуществилось в первую мировую войну. В 1917 г. турецкая армия, проходя через эти места, совершала немыслимые зверства в армянских деревнях, в том числе и в Каракале. По этой причине среди армянских молокан по сей день чтят память Ефима Герасимича Клубникина).
Три делегата в это время прибыли в Канаду и осмотрели поселения духоборов в Манитобе, а также земли в других провинциях доминиона (доминион — фактически независимое государство в составе Британской империи, — прим. Переводчика), одновременно ведя переговоры с канадскими властями в Оттаве, давшими согласие на 100-летнее освобождение молокан от военной обязанности. Позже они побывали в нескольких штатах на северо-западе США в качестве гостей железнодорожной компании, продающей излишки земли на приемлемых условиях.
Пока они отсутствовали, более молодая группа готовилась выехать в Канаду с той же целью, но за свои средства. Эта группа — Алексей Иваныч Агальцов и его три племянника: Михаил Н. Агальцов, Андрей Н. Агальцов и Василий И. Холопов, а также Алексей И. Сливков, не состоявший с ними в родстве, — также заручилась поддержкой в виде подписей 1000 человек. Они отправились в Канаду в апреле 1900 года, когда первая группа держала обратный путь. Они и стали самыми первыми молоканскими поселенцами в Америке, поскольку около девяти месяцев прожили в Канаде, а затем, по совету встреченного в Виннипеге русского путешественника, перебрались в Лос-Анжелес. Там они получили работу в железнодорожной компании Pacific Electric R. R. Co , занимавшейся прокладкой железнодорожных путей, за 1.75-2 $ в день.
На фото: Четверо первопоселенцев-молокан в Лос-Анжелесе. Слева направо: Василий И. Холопов, Алексей И. Агальцов, Михаил Н. Агальцов, Андрей Н. Агальцов. Снимок сделан в Виннипеге (Канада) в 1900 г. Фотография любезно предоставлена Джоном А. Агальцовым.
(нажмите на рисунок для увеличения; повторное нажатие — возврат в исходное положение)
Алексей И. Агальцов, самый старший в группе, вернулся через год проживания в Лос-Анжелесе. Из четырех оставшихся Василий Холопов принял решение не возвращаться в Россию, в то время как трое остальных спустя год после отъезда их дяди, последовали за ним домой. Их отзывы о жизни в Калифорнии были самыми красочными, полными восхищения по поводу климата и обилия работы для трудолюбивых рук, — в сравнении с суровыми зимами и более тяжелыми условиями жизни на родине.
Очень вероятно, что рассказы вернувшейся молодежи в значительной мере оказали влияние на принятие окончательного решения о необходимости миграции, так как отзывы трёх первых, старших делегатов не были единодушными. Хотя впечатления Шубина и Самарина были крайне благоприятными, но описания Бучнева вызывали сомнения. Его выводы были таковы, что Америка — не место для религиозных людей, канадский климат слишком суров, и духоборам дорого обходится выживание. Его описание настроило постоянных молокан решительно против переезда и, как следствие, они прекратили деятельность по поддержке переселения.
Некоторых прыгунов тоже поколебало мнение Бучнева. Тем не менее, это не смогло остановить Клубникина, продолжавшего предупреждать людей о наступающих в России бедствиях, не смогло охладить пыл Шубина и Самарина, удвоивших прилагаемые усилия в отношении властей, чтобы добиться от них разрешения на всеобщий выезд из страны. Снова писались прошения царю в Санкт-Петербург, наряду с прошениями его Наместнику в Тифлисе.
Власти были настроены абсолютно враждебно. Но всё же намерение выехать не ослабевало. Напротив, набравшись смелости, старцы решились на последнее прошение, содержавшее следующие утверждения: «Ваше Императорское Величество! Вашъ отказъ въ мольбах объ освобожденiи насъ отъ военной службы, равно какъ и въ разрешенiи покинуть страну, не только не ослабилъ нашихъ стремленiй, но даже укрепилъ въ духе, чтобы продолжить старанiя до самого конца… Поэтому мы просимъ Ваше Величество отдать указанiе, позволившее бы намъ выехать за рубежи Россiи. Мы обращаемся къ Вамъ съ просьбой какъ къ Царю и Самодержцу, держателю престола Россiйского. Въ Вашей власти освободить техъ, кто трудится и обремененъ своею ношей».
В ответ на эту, уже последнюю, просьбу Филипп М. Шубин и Иван Г. Самарин были арестованы властями и заключены в Карскую тюрьму как опасные агитаторы.
Когда их последователи из ближних деревень узнали о случившемся, то собрались большими группами и выступили с протестом. Те, в свою очередь, предложили им разойтись и ожидать распоряжения высшего руководства по этому делу. Однако люди, хотя и сохраняли спокойствие, настойчиво требовали освобождения старцев.
Так продолжалось несколько дней. В течение этого времени был нанят адвокат, тоже молокан, который должен был представлять интересы задержанных. Шубин и Самарин были освобождены совместными усилиями спустя пятьдесят суток, проведенных в Карской тюрьме. После этого эпизода правительство больше не вмешивалось и не предпринимало мер, предотвращающих эмиграцию, за исключением паспортного вопроса: мужчинам, достигшим возраста военнообязанных, запрещалось выдавать паспорта, необходимые для выезда за границу. Но это не сдержало поток эмиграции, поскольку достигшие 21 года мужчины перебирались через границу тайком, в Германию, с помощью организованных контрабандистов, содействовавших, конечно, за деньги. А те, кто уже начал служить в армии, бросали подразделения, в которых служили, и тем же самым способом покидали страну.
И хотя правительство приостановило своё вмешательство, прыгуны не могли принять единогласного решения о выезде. Противостояние исходило как со стороны очень влиятельных старцев, так и со стороны пророков, многократно провозглашавших, что окончательное убежище, в котором соберутся все верующие, находится не в Америке, а именно у подножия горы Арарат, согласно письменному предсказанию Максима Гавриловича. Они говорили, что хотя пророчества Клубникина не могут не осуществиться в действительности, есть твердая убеждённость в том, что Всемогущий Господь сохранит Своих людей от всякого рода грядущих несчастий.
Такие действия выдающихся пророков — Ивана Михайловича Бучнева из Малой Тюкмы и Алексея Семёновича Задоркина из Никитиной, если говорить о наиболее известных — влияли на значительное количество искренне верующих молокан, которые свято верили пророчествам и просто разрывались на части из-за выбора взаимоисключающих точек зрения.
Другие же были против эмиграции по причине своей привязанности к частной собственности. Либо это были люди из влиятельных старцев, которым собственный престиж не позволял подчиниться лидерам, моложе их самих, поскольку, как следует заметить, Шубину, Самарину, Агальцову и Клубникину, а также др. видным организаторам движения, было по пятьдесят или немногим больше. По молоканским представлениям, они были слишком молоды, чтобы возглавлять такое серьёзное движение.
Около трёх лет продолжались споры во всех молоканских деревнях Закавказья и Закаспийской области, а именно до наступления зимы 1904 года.
Именно тогда свидетельства недавно возвратившихся братьев Агальцовых сыграли такую решающую роль. В самом начале зимы старцами Карской области было организовано собрание в деревне Ново-Михайловка, на котором присутствовали представители десяти общин, включая пресвитера армянской общины в Каракале, Арзумана Иваныча Оганесяна, очень уважаемого в молоканских общинах человека.
По молоканским обычаям был объявлен трехдневный пост с последовавшей за ним молитвой Всевышнему, просящей Его о руководстве. После молитв, а также во время трапезы, братьев Агальцовых подробно расспрашивали старцы и гости об их жизни в Америке. Очевидно, их ответы были очень убедительны, так как перевесили колеблющиеся чаши весов в пользу Похода.
Во время трапезы открылось еще одно пророчество, которое незамедлительно было растолковано Арзуманом Иванычем таким образом: миграция должна начаться, однако начать ее следует в тайне, особенно от властей. Собранием эта идея была одобрена. Так со всей серьёзностью было принято решение начать Поход.
1 мая 1904 года первая группа, состоявшая примерно из тридцати человек, выехала из Карса в Батум (через Тифлис), где они сели на пароход, направляющийся в Одессу. В Одессе они сошли на берег и пересели на поезд до Бремена. В Германии группа поднялась на борт корабля, перевозившего иммигрантов в Нью-Йорк.
По прибытию в Нью-Йорк группе пришлось разделиться на две неравные части: большей группе недоставало средств, чтобы продолжить следование до Лос-Анжелеса. Меньшая группа, которую составили Василий Гаврилович Пивоваров с женой и четырьмя детьми, его шурин Иван Иваныч Рудометкин, а также Михаил Рогов с женой и двумя детьми, отправилась в Лос-Анжелес и спустя два месяца Василию Гавриловичу удалось взять кредит в железнодорожной компании Southern Pacific Railroad Co для переезда второй группы, оставшейся в Нью-Йорке без средств. Перечисленные 11 человек, под водительством Пивоварова, стали самыми первыми молоканами, переехавшими в Лос-Анжелес на постоянное проживание. Следом за этой группой приехали другие, большие и маленькие. Миграция наращивала темп, пока ни достигла кульминации в 1907 году.
На фото: Германия, 1905 г., группа эмигрирующих молокан, ожидающих в Бремене корабль в Америку. Фотография любезно предоставлена Джоном А. Агальцовым.
(нажмите на рисунок для увеличения; повторное нажатие — возврат в исходное положение)
Между тем, западноевропейские морские транспортные компании вели очень активную деятельность в странах Восточной Европы, предлагая свои услуги через агентов будущим иммигрантам в Америку. Крупнейшие из них — The Hamburg-American Lines of Hamburg (Germany) и The North German Lloyd of Bremen — успешно привлекали большинство пассажиров. Для молоканских эмигрантов они стали основными перевозчиками, хотя некоторые группы были вынуждены совершить предлагавшиеся другими фирмами более длинные маршруты, проходившие через Чёрное и Средиземное моря в Марсель (Франция) и оттуда в Панаму, пересекая Панамский перешеек на поезде (за 10 лет до открытия Панамского канала). Затем пароходом они направлялись на север вдоль западного побережья Северной Америки в Сан-Франциско. Этот маршрут был столь долгим, влёк так много трудностей, что после 1905 года от него старались отказываться.
С другой стороны, проезд через Германию означал также пересечение Атлантики в самом узком месте. Выбирая поезд через Россию, Польшу и Германию, пересадку на корабль делали либо в Бремене, либо в Гамбурге. Переплыв Атлантику, высаживались в Нью-Йорке или, как поступали многие, в Филадельфии или Балтиморе. Спустя некоторое время они продолжали маршрут, огибая Мексиканский залив, плыли в Гальвестон, шт. Техас, и поездом ехали до Лос-Анжелеса.
В Гамбурге или Бремене, куда молокане прибывали поездом, их расквартировывали в иммигрантские бараки пароходных компаний, где они ожидали отправки следующего корабля для иммигрантов. Корабли отплывали в Америку каждые две недели.
В ожидании корабля обычно проходили серию врачебных осмотров, которые требовала Медицинская Служба США; для этого в Гамбурге, Бремене и других крупных портах Европы офисы американских консульств держали штаты докторов, проводивших такие осмотры. В особенности проверяли наличие прививок от оспы. Если таковой не оказывалось, то прививку делали тут же. Не должно было быть подозрения на туберкулез, окулисты проверяли отсутствие признаков трахомы.
Если медицинские специалисты убеждались в том, что иммигрант не болен ни одним из заразных заболеваний, его допускали к посадке на следующее по расписанию судно, надеясь, что не будет также неприятностей при обследовании и в порту назначения.
По этой причине случалось много трагических расставаний, так как нередко кто-то из членов семьи не проходил медицинский контроль и был вынужден вернуться обратно либо в одиночестве, либо, если это был ребёнок, с одним или обоими родителями, в то время как остальные родственники отбывали в Америку.
Чаще всего медицинский контроль не проходили либо очень пожилые, либо очень маленькие члены семьи. Детские корь и оспа, как и туберкулез среди старшего поколения, были наиболее распространенной причиной отказа. Иногда детей направляли в местную больницу для дальнейшего обследования, и если через пару недель симптомы проходили, семье разрешалось продолжить свой путь. Но у пожилых людей, как правило, не было надежды на такое излечение, и они возвращались в печали и со слезами на родину. Бывали случаи, когда, уже через несколько месяцев, вернувшиеся домой из-за медицинского контроля иммигранты делали еще одну попытку, и она оказывалась успешной, но у многих на вторую попытку не хватало ни денег, ни смелости, и тогда расставание было окончательным.
В силу таких обстоятельств летом 1907 года в одной из больших молоканских групп было сразу несколько отказов, и они решили последовать советам агентов, предлагавших въехать в Америку через Аргентину, где тоже можно было получить допуск. При этом агенты уверили их в том, что путешествие не займёт больше времени, чем маршрут через Нью-Йорк. На следующем пароходе группа с большими надеждами на будущее отплыла в Буэнос-Айрес.
По прибытию в огромный город к несчастью обнаружилось, что все было не так просто, как рекламировали им агенты: оставалось все так же много бумажной волокиты, которую предстояло пройти. Ища спасения от новых затруднений, они приняли совет русскоговорящих жителей, утверждавших, что оптимальным решением будет доехать на поезде в г. Мендосу у подножия Анд и оттуда пешком, нагрузив мулов, пересечь Анды по узким тропам, преодолев путь на высоте около 3800 м. до Сантьяго, и из Чили пароходом плыть в Калифорнию.
По прошествии нескольких недель, проведённых в Буэнос-Айресе, группа, состоявшая из 70 человек разных возрастов, продолжила свой путь поездом до Мендосы. Поскольку их денежные запасы истощились, то чтобы восполнить затраты и отправиться дальше, они решили найти в этом городе временную работу, параллельно подыскивая проводников и мулов для тяжелого, опасного перехода в Чили через горы.
Через три месяца пребывания в Мендосе они выступили в семидневный поход через континентальный хребет по горному проходу Успаллата-Пас, ночуя на придорожных базах граничащих стран, похоронив в пути новорожденного ребенка и потеряв проводника, чей мул оступился на узкой тропе и сорвался вниз с крутого горного обрыва.
Под конец этого горестного путешествия группа добралась до Сантьяго в Чили, где к их приятному изумлению они были встречены двумя молодыми молоканами, которые остались здесь без средств и работали в городе подёнными рабочими.
В Сантьяго группа разделилась на две части. Многие остались передохнуть и пополнить истраченные финансы. Несколько же молодых мужчин и женщин, будучи менее терпеливыми, сели в Вальпарайсо на пароход и отплыли в Панаму, затем на поезде пересекли перешеек и на следующем пароходе двинулись на север в Вера-Крус (Мексика), а оттуда поездом в Эль-Пасо (Техас), где, наконец, оказались в Соединённых Штатах. На всю дорогу из Сантьяго ушло три месяца.
Те, кто остался в Сантьяго, телеграфировали родным в Лос-Анжелес с просьбой о помощи, а после смерти одной из женщин, умершей сразу после рождения ребенка, смогли продолжить свой переезд без неожиданностей на пароходе, следовавшем в Энсенаду (шт. Нижняя Калифорния, Мексика). В Соединенные Штаты они прибыли через Сан-Исидро (Калифорния) зимой 1908 года.
Нет сомнений в том, что трудности, перенесённые этой группой, превосходили всё, что пришлось пережить другим молоканам, что, возможно, они даже сопоставимы с трудностями, выпавшими на долю мормонов при переходе через Скалистые горы во время переселения к Большому Соленому озеру. Но даже эти трудности, стоившие помимо денежных трат нескольких жизней, были бесконечно лучшим вариантом на фоне альтернативы возвращения из Бремена в Россию для того, чтобы пройти через войны, революцию и голод, постигшие Россию после 1914 г.
Что касается пароходов, предназначенных для доставки в Америку иммигрантов, то они представляли собой обычные грузовые суда. Верхние трюмы были оборудованы для перевозки пассажиров, в них были установлены двухэтажные металлические койки, сдвинутые по четыре — две койки были соединены изголовьями и две придвинуты по бокам — между ними оставались узкие проходы. На некоторых судах, кроме помещений для эмигрантов (которых называли пассажирами третьего класса), были также каюты для более состоятельных пассажиров. Эти каюты, по мнению пассажиров третьего класса, утопали в роскоши.
Корабль отчаливал только после того, как трюмы были до отказа наполнены пассажирами. Каждая этническая группа, каждая семья отчаянно старалась выбрать места так, чтобы быть поближе к своим во время нового и, возможно, опасного путешествия.
Трюмы начинали походить на сумасшедший дом из-за сильного шума, который в этой страшной сумрачной обстановке поднимали плачущие от страха дети и утешавшие их матери. Дети постарше звали родителей, отбившись от них и затерявшись в толпе. Но вскоре и дети привыкали к новым условиям, и их охватывало ощущение приключений. Бывало, что и взрослые поднимали шум из-за ссор или недоразумений. Через день пути, когда корабль выходил в Ла-Манш, а затем в Атлантический океан, усиливались волны и начиналась массовая морская болезнь. Обессиленные пассажиры оставались в трюмах и были не в состоянии шуметь до тех пор, пока качка не стихала, или пока они не начинали к ней привыкать.
В любом случае, последствия морской болезни на фоне духоты от столпотворения превращались в неописуемое зловоние. При всякой благоприятной погоде пассажиры должны были покинуть трюмы и подняться на верхние палубы, чтобы в это время экипаж мог провести уборку. Пока мылись трюмы, корабельные врачи осматривали пассажиров на предмет инфекционных заболеваний. Необходимо иметь ввиду, что владельцы судов несли ответственность за здоровье каждого отдельного пассажира до момента прибытия в порт США, где они переходили под контроль американских медиков. Если обнаруживалось, что результаты обследования неутешительны, то корабль по контракту был обязан отвезти этого пассажира в начальный пункт путешествия бесплатно. Поэтому для судовладельца было выгоднее доставить людей в полном здравии, насколько это было возможно.
Несмотря на все меры предосторожности среди пассажиров были случаи заболеваний и даже смертей в пути; умерших опускали за борт так же, как делали в старину и как продолжают делать по сей день. Для нас остается загадкой, почему корабли нельзя было оборудовать моргами, чтобы сделать более переносимой тяжелую утрату для родственников, которые могли бы похоронить умерших близких в ближайшем порту.
Не один молоканин был похоронен в океане. Единственным утешением для несущей эту утрату семьи было разрешение провести молоканский погребальный обряд, выбрав для этого достойного человека на своё усмотрение, если пресвитера на корабле не оказывалось.
Но не всё было так трагично. Происходили и более приятные события. Рождались дети здесь же на корабле, в корабельной больничной палате роженицы были обеспечены всем необходимым. Когда погода позволяла, то на верхних палубах устраивали песнопения — религиозные и народные. Иммигранты других стран находили иные развлечения — танцы, борьба и т. п.
Наконец наступал долгожданный день, и корабль входил в бухту. На подходе к пристани пассажиров просили прикрепить свои идентификационные карты либо к отворотам одежды, либо к воротникам.
Кругом стояли суматоха и возбуждение. Скудные пожитки, обычно постель и одежда, связывались в узлы, и взрослые вскидывали их на спину, выносили на верхние палубы. Детям постарше тоже давали нетяжёлые вещи, часто это были чайники для заваривания чая, без которых не путешествует ни одна молоканская семья.
Все иммигранты старались активно держаться семьями, чтобы их в толпе не разъединили. Когда трап был спущен, они начинали неспешно сходить с корабля, охранники сгоняли их в очереди, а экспертные команды докторов и таможенники стояли наготове к индивидуальному осмотру каждого иммигранта. Каждая семья должна была зайти в специальное проволочное сооружение, где их распределяли согласно пункту назначения и состоянию здоровья. Тех из них, у кого находили признаки болезни, а также тех, кто имел менее 5 долларов в наличии, необходимых для билета на поезд до конечного пункта их путешествия, задерживали.
Тех несчастных, которых задержали по состоянию здоровья, селили в государственные заведения, такие как на Эллис-Айленде в бухте Нью-Йорка или в похожие места в других портах. Селили их с удобством и кормили на протяжении всего пребывания. Если в итоге им не давали разрешение на въезд, то корабль в следующую дату отплытия увозил их обратно. Хотя помещения для жилья были чистыми и уютными, но они все же оставались своего рода местом заключения, поскольку никому не разрешалось по собственной воле покидать эти стены, пока не будет получено окончательное решение по иммигрантскому прошению.
В итоге, после отсеивания очень многих пассажиров, что составило от 2 до 3 тысяч человек, лишь немногим оставшимся было разрешено отправиться дальше к их новым домам в Новом Свете. Получившим отказ, увы, предстояло вернуться в Европу и встретить неясное будущее, отдельно от своих семей, друзей, совершенно пав духом и не имея средств к существованию.
Молоканская миграция длилась до 1912 года. В 1912 году приехало всего несколько семей. В 1913 уже не было никого. Возможно, что в последующие годы стали бы приезжать ещё, но разразившаяся летом 1914 года война в Европе наглухо закрыла двери в Соединенные Штаты. Никогда более они не открывались так широко, как в прошлом. По окончании войны, в 1921 году, Конгресс Соединённых Штатов, чтобы сократить въезд новых иммигрантов, принял ограничительный закон с системой квот, который предоставил больше преимуществ иммигрантам из Западной Европы, нежели Восточной.
Однако даже этот закон позволял въезд иммигрантам из России, хоть и в малых количествах; но Советское правительство сдерживало эмиграцию за пределы страны, и потому 1912 год можно считать окончанием молоканской миграции. С 1912 по 1950 гг. контакты между молоканами в Америке и их братьями в России были невозможны, за одним единственным исключением.
В 1922 году, после большевистской революции и гражданских войн в России, несколько семей объединились и вернулись в Советский Союз с намерением остаться. Спустя пять лет иллюзии по поводу жизни в новом раю были развеяны. Они могли возвратиться в Соединенные Штаты, не попав под систему квот, поскольку в каждой из этих семей был один ребенок или несколько, рождённых уже в США, что делало их гражданами Америки и давало право их родителям на въезд. Они все вернулись в 1927 году, привезя с собой первые устные рассказы о войнах, революции и страшном голоде 1921-1922 годов.
